Многие до сих пор считают, что ислам — это религия, как и любая другая, а поэтому она просит диалога и открыта для конструктивной критики.
Форумы межрелигиозного диалога могут поддерживать эту двусмысленность, путем организации конференций с несколькими участниками, давая понять, что существует согласие по основным вопросам. Реальность же совсем другая. Конечно, группы иудеев и мусульман, или христиан и мусульман, могут тут и там создавать дружественный круг обмена, который остается довольно конфиденциальным.
Телевизионные передачи с хорошо подобранными и разговорчивыми ораторами могут создать впечатление, что ислам желает вести диалог с иудеями, христианами и гуманистами.
По общему мнению, это правда, что в иудейских и христианских кругах, более склонных к аффектации, чем к критическому анализу, легко спутать экуменический диалог с межрелигиозным.
Во имя щедрых принципов мы избегаем реальных вопросов и минимизируем события в мире, где часто возникает путаница между конъюнктурным и структурным.
При резко выраженном продвижения ислама, предлагаются социологические предлоги, чтобы избежать анализа программных средств его происхождения.
В римско-католической церкви полувековые отношения между христианами и иудеями были частью логики экуменизма. Можно даже сказать, что без этого библейского корня и возвращения к общим источникам, медленное осознание христианского единства было бы заранее обречено.
На самом деле, христианская идентичность абсолютно необходима, если она претендует на путь в лабиринте межрелигиозного диалога с исламом. Не случайно, что в Ватикане та же дикастерия экуменизма управляет отношениями между католиками, протестантами и православными (одинаковое исповедание христианской веры, различные богословские и литургические традиции) и отношениями между христианами и иудеями (одинаковые ссылки на завет, разные религиозные традиции и толкования).
Когда мы знаем, что термин «ойкумена» в греческом мире означал «универсальное собрание», мы, таким образом, хорошо ориентируемся по оси схожих фундаментальных критериев между христианами и иудеями, поскольку «кехила» на иврите относится к «созыву собрания Богом Израиля», потом — к примитивной Церкви, «мессианской» диссидентской ветви, изначально состоявшей только из иудеев, прежде чем открыться многим симпатизирующим из язычества.
Теперь, в наши политкорректные времена, есть тенденция неправильно использовать тот же термин «экуменизм» для вся и всего во имя чрезмерно идеализированного мультикультурализма. Когда дело доходит до демонстраций или собраний, состоящих из христиан и мусульман, средства массовой информации вспоминают об «экуменизме», что позволяет верить в общее членство церквей и мечетей, что полностью вымышлено.
Такое недоразумение питает все еще широко распространенную, а иногда и утверждаемую иллюзию того, что это в основном «один и тот же Бог», будь то с одной или с другой стороны, как, если бы Коран был просто вариантом Библии, как, если бы Иисус был представителем Аллаха...
СМИ постоянно говорят нам о «трех монотеизмах», чтобы облегчить слияние, или даже об «авраамических религиях», как, если бы мы говорили об одном и том же Аврааме, тогда как это не «религия Книги» — выражение, однако, конкретно исламское. Однако проблема связи между христианами и мусульманами возникает не из-за экуменизма, который предполагает идентичное твердое ядро, а из-за межконфессиональной концепции с изменяемой геометрией.
Откуда возникла такая путаница между экуменизмом и межконфессиональностью, когда эти ложные симметрии выдают подозрительную самоуспокоенность?
Чтобы дать историческую перспективу, давайте вернемся к 1960-м годам, колыбели идеологий, которые сопровождали период деколонизации, роста и определенной современности.
Церковь оказалась не защищенной от такого давления событий, когда Папа Иоанн XXIII созвал II Ватиканский Собор.
Именно в этой конъюнктурной обстановке, во имя щедрой «открытости» и активной заботы об aggiornamento, Собор хотел побудить выйти за рамки традиционного экклезиоцентризма, чтобы принять в расчет все, что хорошо и правильно в других школах мысли (ср. Lumen Gentium, 1965).
Составление декларации Nostra Aetate далось тяжело из-за препятствий со стороны ближневосточных патриархов, имеющих аллергию на иудео-христианское примирение.
Составленный вначале на основе перефокусированных иудео-христианских отношений, переработанный текст содержал, в конечном итоге и в общем плане, приглашение католиков принять как знак Духа религиозный опыт других верующих, включая ислам.
Поэтому жизненно важное богословское утверждение может быть наивно сведено к легко манипулируемому сентиментальному приглашению. Если он в любом случае вновь открыл давно заблокированный путь к братским отношениям между христианами и иудеями, то, согласно принятому стилю, Собор оставил возможность для установления коварной симметрии, вписав почти на одном уровне диалог с мусульманами.
Этот благоразумный способ постановки проблемы, скорее социологический, чем богословский, порождал бесконечные недоразумения среди христиан, которым Магистр не обеспечил необходимой духовной привязки или точных противовесов, чтобы кинуться в такую авантюру.
Кроме того, католическая теология иудаизма, которая находится все еще в зачаточном состоянии после 2000 лет дрейфа, не предложила прочных структур мышления, отражающих в достаточной мере соответствующую историю двух течений, происходящих из одного иудейского ствола.
К счастью, позже, при понтифике Иоанне Павле II, официальные документы в значительной степени восполнили эту неясность относительно жизненно важной и необратимой связи между иудаизмом и христианством, но первоначальный импульс Nostra Aetate, выраженный в ангельской манере, немного спутал карты и пустил по течению двусмысленные перспективы отношений с мусульманским миром, оказавшимся сам по себе в полном смятении. Что касается вопроса ислама, то в католическом мире опасность действительно заключается в переходе от отношений открытости и доброжелательности, к поведению наивного самодовольства и пассивного компромисса.
Давайте вспомним исламо-христианскую встречу в Триполи (Ливия) в 1976 году, когда Каддафи воспользовался добрым расположением христианских участников, призвав всех немедленно принять ислам, что застало их врасплох.
Другой важной вехой в дискуссии является встреча в Ассизи в 1986 году, по инициативе папы Иоанна Павла II. Там также были значительные недоразумения, и сообщение было туманным.
Около 100 религиозных деятелей всех организаций откликнулись на призыв Папы продемонстрировать общую позицию уважительного согласия в некоем мирном религиозном диалоге. Из этого многие пришли к выводу, что Иоанн Павел II молился с мусульманами, а поэтому была проявлена христианская осторожность в оценке духовной значимости ислама, восходящей религии.
Однако Папа, хоть и молился рядом с мусульманами, но каждый — по своей вере, что не одно и то же. На самом деле он хотел быть к суннитским имамам Каира, не ближе, чем к индейским шаманам Дакоты! Опять-таки, это недоразумение несомненно основано на том факте, что Собор упомянул только позитивные отношения, которые должны были быть установлены между католиками и мусульманами, без упоминания существенных разногласий.
В тексте нет упоминания «ислама», но есть взаимное уважение между «верующими». Здесь важно уточнить, что Собор никогда не предлагал устанавливать богословские отношения между христианством и исламом, а просто пытался создать вежливые отношения в порядке совместной жизни, насколько это возможно.
При наличии задней мысли побудить мусульман к достижению относительной взаимности на обычно противоречивых основаниях, такая позиция, однако, неизвестна и трудна для понимания в исламе.
Тот факт, что дава требует исламизации всего мира, а, следовательно, и самого христианства, не означает, что христиане должны любой ценой навязать себе христианское восприятие ислама.
Многие христианские активисты используют своего рода духовный вывих, со всей искренностью веря в то, что в исламе они найдут свои собственные ценности, но в полной некомпетентности. Поскольку ключевые термины религии Мухаммеда на арабском языке не могут найти эквивалента в иудео-христианском реестре, ислам не находится на библейской почве.
Однако немногие христиане осознают значение выражения «Аллаху акбар», провозглашаемого во время призыва к молитве, а также во время убийств или нападений.
Эта повторяющаяся фраза означает не буколическое: «Ах! Как велик Бог!», а в полемическом смысле: «Аллах - величайший!», что, с очевидностью, претендует на то, чтобы поставить ислам выше всех других верований.
«Вы — лучшее сообщество в мире!» — говорит Коран мусульманам. Именно это побуждает их строить минареты выше церковных шпилей или навязывать свои обычаи в бывших христианских землях.
Мало кто из христиан знает, что провозглашение мусульманской веры, шахада (ашаду ан ля илаха илла-л иллах), является выражением отрицания: «Нет бога, кроме Аллаха». Такое утвердительное отрицание является фактически исключительной верой: оно подразумевает отказ от многобожия, но также, и прежде всего, — от веры христиан, называемых «единомышленниками».
Коран находится в прямой оппозиции к христианству. Презрительное осуждение неверных и нечестивых, поскольку величайшим грехом для мусульман является уклонение от выполнения, есть акт соединения человека, в данном случае Иисуса, с Аллахом.
Давайте не будем забывать, что для иудеев и христиан Библия представляет собой собрание человеческих писаний, вдохновленных Богом. Поэтому мы можем разбирать все по винтикам, анализировать тексты, классифицировать сообщения, толковать их, соответственно их контексту и символике.
С другой стороны, Коран для мусульман — не человеческое письмо. Это слово самого Аллаха, воплощенное в священной книге. Отсюда абсолютная невозможность критиковать даже самую маленькую запятую, ставить под сомнение даже самую невыносимую суру, поскольку можно комментировать, но не толковать под страхом богохульства. Из чего установлена окончательная фиксация слова Корана, который считается не созданным, а, следовательно, с врожденной невозможностью каких-либо последующих изменений.
Священное Писание иудеев и христиан считается мусульманами отмененным, устаревшим. Кроме того, мусульмане не читают ни иудейскую Библию, ни Евангелия, ибо Коран — истина в последней инстанции. Вот почему иудеи и христиане обвиняются в фальсификации учений Аллаха в своих писаниях.
Коран, который восхваляет «Милосердного», но игнорирует слово «Любовь», открывается Фатихой — сурой, рассматриваемой исламской традицией как матрица. Она больше похожа на теологическое резюме целого.
Теперь, согласно тысячелетней традиции, стих 7 этой суры, сказав все доброе об истинно верующих (единственных мусульманах), выражает ненависть к двум категориям, подлежащим запрету: иудеям — «тем, кто является объектом гнева Аллаха» (al-magdubi ‘alyhim) и христианам — «тем, кто отклонился от его воли» (ад-далин).
Христиане, которые быстро обрадовались, что могут найти Иисуса и Марию в исламской религии, должны подумать дважды. Потому что эта Мириам, даже если ее называют девственницей, является сестрой Моисея, жившей за 1350 лет до этого, а этот Иисус по имени Исса — не тот же самый, что в новозаветной вере из Библии: Исса ибн Мириам — хороший мусульманин, пророк ислама, чьи хадисы говорят нам, что он придет в конце времен, чтобы «разбить кресты, убить свиней и создать единственную истинную религию — религию Аллаха» (Абу Дауд). Его мессианизм будет воинственным и безжалостным: он уничтожит иудеев и христиан, а также все другие категории неверных, чтобы очистить мир от всех нечистых препятствий на пути правления Аллаха.
Очевидно, что этот Исса не является Иисусом Евангелий. Он не умер на кресте, говорит нам Коран. В любом случае, он не Сын Божий, поскольку Аллах не является его отцом, и, поскольку нет греха, нет искупления и нет спасения.
Можно видеть, насколько диаметрально противоположным является ислам в основе христианского послания и библейских ссылок, на которые оно опирается.
Нет ни завета, ни любви, ни греха, ни искупления, ни спасения, а есть закон шариата, то есть правила, которые нужно соблюдать, чтобы не разозлить небесного владыку, неизвестного, далекого, неумолимого. Ислам требует подчинения, христианство просит любви.
Исламолог и исламофил Луи Массиньон, в отсылке к активистам исламо-христианских отношений, доходит даже в короткое время просветления до признания, что «общая тенденция исламского богословия состоит в том, чтобы утверждать Бога скорее разрушителя, а не строителя сущего» (Л. Массиньон, "Страсть"). В остальных своих работах тот же Массиньон укреплял наивную исламофилию христиан на совершенно авантюрных началах, например, его личных путешествиях.
Итак, можем ли мы все еще говорить о диалоге с исламом?
Ислам не просит диалога. Все, что его интересует, это привести христиан на свое поле, даже через суфиев, которых ненавидят исламские власти, и официально стать одной из величайших религий в Европе.
Одно дело — установить, когда это возможно, дружеские и культурные отношения с людьми мусульманской веры, с взаимным уважением к самобытности, а другое — сбиться на путаницу с нереальными намерениями, где «такия» находится на страже, чтобы скрывать опасности.
Между христианством и исламом не будет богословского и духовного сближения, если только вы не заплатите за слова и не решитесь на глупую сделку. Известные писатели давно высказались по этому вопросу.
Помимо этого, очевидно, что политика использует так называемые «межрелигиозные» отношения для продвижения своей стратегии, наполненной мультикультурализмом, способным разрушить любую духовную идентичность.
Как бы то ни было, отношение к христианам в большинстве исламских стран, частично освещенное в СМИ в настоящее время, но очень долго скрываемое, должно было бы уже открыть сонные глаза любителей дешевого сближения и самодовольной идеологии, пока еще не стало слишком поздно.
| Перевод: Miriam Argaman | |
Опубликовано в блоге "Трансляриум" | |