Ян Грабовски: "Польская полиция и её вклад в Холокост"

ПОЛЬСКАЯ ПОЛИЦИЯ И ЕЕ ВКЛАД В ХОЛОКОСТ

Ян Грабовски

INA LEVINE ANNUAL LECTURE

NOVEMBER 17, 2016

First printing, April 2017

Copyright © 2017 by Jan Grabowski

THE INA LEVINE ANNUAL LECTURE, endowed by the William S. and Ina Levine

Фонд Феникса, штат Аризона, позволяет Центру ежегодно приглашать в музей выдающегося ученого для проведения новаторских исследований Холокоста и распространения этой работы среди американской общественности.

Ошибочные коды памяти? "Синяя" полиция Польши и ее вклад в Холокост

В 2016 году, через семьдесят один год после окончания Второй мировой войны, Министерство иностранных дел Польши опубликовало длинный список так называемых “ошибочных кодов памяти” (bk’dne kody pamicci), которые “фальсифицируют роль Польши во Второй мировой войне” и должны быть сообщены в ближайшее дипломатическое представительство страны для дальнейших действий. К сожалению – и это далеко не случайно – этот список, составленный предприимчивыми гуманистами из польского МИДа, в большинстве своем связан с Холокостом. В длинном перечне “ошибочных кодов памяти,” которые они хотели бы навсегда вычеркнуть из истории, присутствуют “польский геноцид”, “польские военные преступления”, “польские массовые убийства,” “польские лагеря для военнопленных”, “польские трудовые лагеря” и — что самое важное в контексте этой статьи — “роль Польши в Холокосте”. 

Далее мы не раз возвратимся к вопросу “ошибочных кодов памяти”.

Происхождение "синей" полиции или Polnische Polizei des Generalgouvernements

В сентябре 1939 года, после четырех недель отчаянной, но безнадежной борьбы с превосходящими силами нацистской Германии, Польша как государство перестала существовать. Немцы сразу же упразднили большинство административных органов власти польского правительства или приостановили их действие. Тем не менее, через некоторое время, по мере ухудшения ситуации с безопасностью в стране, оккупационные власти все же решили возродить некоторые государственные структуры. Одной из этих структур была полиция. Осенью 1939 года численность немецких полицейских в оккупированной Польше составляла менее 5000 человек (Ordnungspolizei или ORPO), и они были просто не состоянии поддерживать общественный порядок и следить за соблюдением новых законов и правил. 30 октября 1939 года командующий СС и полицией (HSSPF) в Generalgouvernement Фридрих-Вильгельм Крюгер издал указ, обязывающий всех бывших польских полицейских вернуться к работе. Так работа местной полиции (PP) была восстановлена, но в весьма измененной форме.[1] 

Ее состав был полностью очищен от “политически и расово ненадежных” элементов; все высшее командование было уволено или понижено в должности и заменено немецкими полицейскими. В первые месяцы оккупации ряды РР активно пополнялись и к началу 1940 года насчитывали 10000 человек, а на своем пике, в конце 1943 - более 20000. Польское сопротивление или так называемое польское подпольное государство неохотно поддержало эти новые отряды польской полиции, но призвало их делать все возможное для защиты национальных интересов. Таким образом, "синяя" полиция, получившая такое название из-за темно-синей форменной одежды, стала единственным вооруженным формированием поляков, которому было официально разрешено функционировать в оккупированной стране.

Сентябрь 1939 г. - декабрь 1941 г.

Оккупация Польши сопровождалась различными мерами, направленными против еврейского населения страны. Некоторые из них были введены в конце 1939 года. Польша как государство перестала существовать, и вместо нее немцы создали некое образование, известное под названием "Генеральное правительство" (Generalgouvernement), под руководством одного из верных сторонников Гитлера Ганса Франка. Среди самых "узнаваемых" мер было требование "клеймения", в соответствии с которым все евреи Польши старше 12 лет должны быть носить на одежде повязки с голубой звездой Давида. Оно было введено 1 декабря 1939 года. Первое гетто появилось в октябре 1939 года, но большинство польских евреев перебралось в гетто немного позже – в 1940 и 1941 годах. При этом еще до создания гетто немецкие власти ввели различные меры, резко ограничивающие свободу передвижения еврейского населения. В частности, евреям было запрещено пользоваться общественным транспортом, а в некоторых районах появились трамваи или вагоны с надписью “nur fur Juden” (только для евреев). Во многих местах евреям разрешалось передвигаться только по выделенной для них части тротуара, а иногда их просто не пускали на пешеходную часть улицы, заставляя ходить по сточным канавам. И это были лишь некоторые из множества унизительных правил и ограничений. Например, еврейские мужчины должны были снимать шляпы и низко кланяться при любой встрече с немцем на улице.

Но одним этим немцы не ограничивались - они делали все, чтобы лишить евреев источников дохода. Так, пенсионеры лишились пенсий, были запрещены некоторые профессии, а принадлежащая евреям недвижимость была конфискована властями. В январе 1940 года меры против еврейского населения были еще более ужесточены, и немецкие власти начали отбирать не только дома, но и их содержимое – мебель, например.

Историки обычно сосредоточивают свое внимание на крупных гетто – особенно в Варшаве, Лодзи и Кракове. Более мелкие гетто изучены гораздо меньше, хотя в них жила, страдала и умирала подавляющая часть еврейского населения страны. Немецкое присутствие в этих гетто было менее заметным (часто немцев там вообще не было), и соответственно возросла роль синей полиции. Например, так было в Опочно – небольшом городке в 65 километрах к востоку от Радома в центральной части страны. В 1939 году там проживало 7000 человек, половина из них - евреи. 8 октября 1939 года в соседнем городе под названием Пётркув Трибунальский (вскоре переименованном в Петрикау на немецкий лад) было создано первое гетто в оккупированной Европе. Зимой 1940 года гетто появилось и в Опочно. На практике это означало, что часть города выделили под "еврейский квартал", и эта крошечная густонаселенная часть была предназначена исключительно для евреев. Евреи были насильственно переселены туда под надежным присмотром синей полиции. Это было открытое гетто – оно было отделено от "арийских" кварталов города хлипким забором, который в некоторых местах вообще отсутствовал. Но его границы были более чем реальными, хоть и не всегда видимыми глазу. Как же поддерживалась эта "невидимая стена" в отсутствие немецкой полиции? Как соблюдались законы и правила, введенные оккупационным режимом? Что мешало евреям — по крайней мере, тем, кто был в состоянии, — сбежать из своего заточения и смешаться с толпой поляков?[2]

Частичные ответы на все эти вопросы можно найти в журнале местного полицейского участка, где приведено подробное описание ежедневных операций синей полиции в Опочно. Этот журнал – одно из немногих сохранившихся свидетельств работы польских полицейских, которые записывали в него основные данные: подбор персонала в зависимости от "вида службы", выполняемые обязанности и "заметки дежурного офицера".

К концу 1940 года маленькая часть Опочно, выделенная немцами под гетто, стала смертельной ловушкой и тюрьмой для более чем 4200 евреев, включая местное население и жителей соседних городков.[3] Кроме регулировки транспорта, поддержания порядка и обеспечения общественной безопасности синяя полиция отвечала за соблюдение "еврейских" оккупационных законов. На этом “еврейском фронте” (именно так называли меры против еврейского населения некоторые польские летописцы [4]) она следила за тем, чтобы евреи носили повязки с звездой Давида. В журнале полицейского участка в Опочно сохранились записи об арестах и штрафах в связи с нарушением этого требования.[5] 

Вначале штрафы были невысоки. Например, в записях за 25 апреля 1940 года мы читаем, что в Опочно были задержаны в связи с отсутствием "еврейских повязок" Адам Вайнберг и Ривка Розенблюм и оштрафованы на три злотых каждый. Эта сумма, хоть и небольшая, служила напоминанием о действующих ограничениях, а в сочетании с недолгим арестом являлась предупреждением для евреев, которые осмеливались не подчиняться требованиям новых властей. Такие же штрафы фигурируют в журнале и далее – одни за отсутствие повязок на территории гетто, а другие за выход из гетто и переход на "арийскую" сторону. Синяя полиция преследовала местных евреев и за ношение "грязных повязок" – что бы это ни значило. Полицейские также делали все возможное, чтобы в гетто было нечего есть – они ограничивали в перемещениях еврейских торговцев, которые пытались завезти на территорию гетто продукты из соседних деревень. Здесь можно предположить, что еврейские лоточники и торговцы, задержанные и оштрафованные польскими полицейскими, - просто неудачники, которые были не в состоянии ежедневно платить им дань. Кроме того, синяя полиция периодически устраивала налеты в поисках контрабанды. Евреям не разрешалось заниматься торговлей, и поэтому любая удачная находка заканчивалась арестом. Евреям также было запрещено покидать места проживания без специального разрешения. Если польские полицейские ловили в Опочно евреев из других городов, то они задерживали их и сажали в тюрьму.[6]

Осенью 1941 года в полицейском журнале появлялось все больше записей о сотрудничестве польских полицейских с еврейскими силами охраны правопорядка – или, скорее, о надзоре первых над работой вторых.[7]

Мы не располагаем обширной информацией о еврейской полиции в Опочно, но скорее всего, наздор означал руководство еврейскими полицейскими с одной стороны и совместное патрулирование в "еврейском квартале" с другой.[8]

Патрулирование обеспечивало свободу домашних обысков и неизменно заканчивалось конфискацией вещей, которые польские полицейские считали незаконными. Синяя полиция также отвечала за соблюдение комендантского часа, который в 1941 году начинался в 21.00. Польские офицеры сопровождали колонны евреев на принудительные работы и следили за тем, чтобы не было прогулов. Если кто-то пропускал рабочий день, то они находили и наказывали нарушителя. Все эти действия синей полиции причиняли немалые страдания евреям Опочно и, в более широком смысле, всему еврейскому населению Польши. Вместе с тем, они были лишь прелюдией к куда более страшным событиям, которые произошли немногим позже.

Декабрь 1941 г. - лето 1942 г.

Следующий этап участия синей полиции в "окончательном решении еврейского вопроса" начался 15 октября 1941 года, когда был опубликован “Третий указ об ограничении права на проживание в Generalgouvernement.”[9]

В самой важной части указа говорилось о смертной казни для евреев, находящихся за пределами гетто без разрешения. До этого момента евреев, пойманных на "арийской" стороне, обычно задерживали и отправляли в тюрьму. Теперь это могло стоить им жизни. Подобное наказание ожидало и тех, кто помогал евреям бежать — и польская полиция сыграла важную роль в выполнении нового указа. Если кто-то еще не был уверен в истинных планах немцев, то все сомнения отпали в первые дни ноября 1941 года, когда ORPO в Варшаве начала поручать синей полиции охрану евреев, задержанных за пределами гетто. Дела нарушителей отправлялись в немецкий "специальный" суд (Sondergericht), но евреи находились в тюрьме по улице Геся на территории гетто. "Гесёвку", как ее называли, охраняли еврейские полицейские. В эти же дни польская полиция получила приказ стрелять в женщин и детей, пытающихся перейти на "арийскую" сторону (такой же приказ в отношении еврейских мужчин был издан на несколько дней раньше).[10] И наконец, 17 ноября и 15 декабря 1941 года синяя полиция провела две массовые казни во дворе тюрьмы по улице Геся.[11]

В записях одного из бойцов польского сопротивления говорится о том, что казнь состоялась в 8.45 в присутствии командующего синей полицией в Варшаве полковника Александра Режинского и еще нескольких офицеров. Расстрельная команда состояла из 32 полицейских. От имени немецких властей присутствовал государственный обвинитель Нойман (имя неизвестно). В 1940-42 годах он работал в варшавском "специальном суде" и завоевал себе репутацию "евреененавистника". Евреи, схваченные за пределами гетто, боялись его, как огня.[12]

По словам информатора польского подполья, "на лицах некоторых членов расстрельной команды лежала печать грусти,” но полковник Режинский сказал им: “Не вешать нос, ребята! Вы должны быть сильными!” Расстрельная команда выстроилась на расстоянии шести метров от приговоренных евреев. Стеклодув Пайкус закричал: “Люди, что вы творите! Что же вы творите, люди!” (Tak robiq ludzie, to robiq ludzie!) Обреченные на смерть кричали от страха и отчаяния и пытались сорвать с себя кандалы в попытке освободиться. Затем был дан приказ и раздались выстрелы. Минуту спустя были слышны еще два выстрела. Чуть позже на казнь приехал комиссар Хайнц Ауэрсвальд. Он выскочил из машины с улыбкой до ушей и, услышав от обвинителя, что все кончено, сказал: “Какая жалость… но вы молодцы!” (Schade, [aber] Sie haben es gut gemacht).[13]

Новость о казни быстро разошлась по всему гетто и за его пределами, но вовсе не потому, что это событие было столь уникальным (к осени 1941 года массовые казни стали повсеместным явлением). Мы полагаем, что немцам хотелось, чтобы польские евреи знали о том, что правила игры изменились, и нарушение этих правил означает смерть.

В начале 1942 года синяя полиция отвечала за исполнение новой политики централизации евреев в нескольких гетто. На этом этапе более мелкие еврейские общины (которых пока не коснулась политика переселения в гетто) были отправлены в большие гетто в ожидании "окончательного решения". Ситуация в Опочно летом этого года обрела поистине зловещие очертания: 28 июля синяя полиция помогла чиновникам из муниципалитета заселить польские семьи в дома, которые были "освобождены" выселенными из них евреями (po wyeksmitowanych Zydach).[1] Пока одни чиновники провожали поляков в их новые, "свободные от евреев" жилища, другие конвоировали колонну из 100 подневольных работников, которая следовала из гетто на фабрику Эристора в "арийской" части города. Немцы периодически (в среднем раз в месяц) проверяли готовность польской полиции справляться с постоянно меняющимися задачами и проблемами. В записях в полицейском журнале за 6 августа 1942 говорится о том, как лейтенанты жандармерии проводили учения среди польских полицейских и проверяли их оружие.

В конце осени и начале зимы 1941 года к многочисленным обязанностям синей полиции добавилась еще одна – расстрелы евреев. Непосредственно перед ликвидацией гетто или в самом начале реализации окончательного решения полицейские в синей форменной одежде участвовали в массовых расстрелах евреев в Варшаве, Острув Мазовецке, Высоке Мазовецке,[15] Тырнове, Соколы, Кракове и множестве других городов – больших и маленьких. Список их слишком длинен, чтобы приводить его здесь целиком.16 Тем не менее, знать об этих расстрелах теоретически – это одно, а читать свидетельства очевидцев – нечто совсем другое. Глава местного отделения синей полиции в Соколы по фамилии Янечко с еще несколькими офицерами выволокли из тюрьмы Берла Кужевского. Моше Майк стал свидетелем его казни:

Берл снял очки, которые он всегда носил. Он протер стекла и отправился в путь. Полицейские сопровождали его с обеих сторон. У здания еврейского совета он увидел виселицу и толпу евреев вокруг. Amtskommissar приказал связать ему руки за спиной и повесить. Польские полицейские отвели Берла к виселице, надели петлю ему на шею и начали вращать рукоятку, подняв его на самый верх. Жена Берла упала в обморок, дети рыдали.[17]

Убийство невинных людей стало логическим продолжением усиливающейся волны террора против евреев. Преследования 1940 и 1941 годов были лишь трамплином к убийствам в 1942. Грабежи, эксплуатация, нападения, избиения и унижения предыдущего периода проложили дорогу к следующему этапу и сделали польских полицейских важнейшим – и даже незаменимым – элементом в немецкой машине уничтожения.

Einsatzbereit: акции уничтожения, 1942 год

В 1942 году полицейский Люсьен Матусяк был повышен в чине и стал заместителем начальника местного полицейского участка в Лохуве – живописном городке в восьмидесяти километрах к северо-востоку от Варшавы. Летом того же года он из простого полицейского превратился в убийцу. В длинный перечень его заслуг входит ликвидация гетто в Лохуве-Бачки. Это было относительно небольшое гетто, в котором проживало не более тысячи евреев. В процессе ликвидации польские полицейские (и Матусяк в их числе) работали бок о бок со своими соратниками и хозяевами — немецкими жандармами.[18] Здесь нужно признать, что Матусяк и его друзья-полицейские не стали убийцами в мгновение ока. Они внимательно наблюдали за работой немцев и оказались весьма способными учениками. Согласно свидетельствам очевидцев, польские полицейские вместе с немецкими жандармами переходили из одного еврейского дома в другой и вытаскивали оттуда евреев, прятавшихся в нишах и на чердаках. После войны один из свидетелей писал:

Я видел своими глазами, как Матусяк вместе с жандармами охотился на евреев. Я видел, как он конвоировал трех евреев – Червоного, Злотковского и еще одного, не помню, как его звали. Все они были из нашей деревни.[19] 

Матусяк стучал в двери и приказывал евреям взять лопату и следовать за ним. Затем он говорил нам [полякам], чтобы мы заходили в бывшие еврейские [pozydowski] дома и выбрасывали на улицу матрасы, покрывала и мебель. В это время жандармы надзирали за евреями, которые сами копали себе могилы. После этого глава жандармов Фредек этих евреев расстрелял.[20]

Через несколько дней после окончательной ликвидации гетто Матусяк с другими польскими полицейскими начали убивать евреев по собственной инициативе. Это были лишь первые неловкие шаги – поляки стреляли наугад и неточно, а немцы добивали раненых ими евреев.[21] 

Тем не менее, превращение польских полицейских из подручных в опытных убийц было довольно быстрым. Можно сказать, что они оказались очень прилежными учениками, а к концу 1942 году во многих случаях даже превзошли своих немецких учителей.

Пока Матусяк оттачивал свое мастерство в Лохуве, его коллеги в Опочно грузили евреев в вагоны, идущие в Треблинку. В полицейском журнале мы читаем, что как только со станции отправлялся очередной состав, полицейские входили в опустевшее гетто, чтобы помешать местному "арийскому" населению грабить “брошенное еврейское имущество.”[22]

Пока евреи Опочно отправлялись в последний путь, евреи Вегрува (городок чуть более чем в 200 километрах к северу-востоку от Опочно) готовились к встрече Судного дня. Они еще не знали, что местная синяя полиция была приведена в полную боевую готовность.

Ранним утром 22 сентября 1942 года вокруг города был построен заслон из немецких и польских полицейских. Они выстроились в кольцо на расстоянии примерно 100 метров друг от друга, и Вегрув был полностью окружен. Около 5.00 начало светать и члены Liquidierungskommando увидели друг друга. Польские полицейские принимали непосредственное участие в акции с самых первых минут – они вошли в город вместе с немцами, проводили обыски в домах и конвоировали евреев к точке сбора на городской площади. Примерно к 14.00 на площадь было согнано большинство еврейских жителей гетто. Пока отряды из немцев, поляков и украинцев обыскивали дома в поиске тайных убежищ, члены Liquidierungskommando начали массовые убийства с расстрела пожилых евреев.

Затем жертв отвезли к месту расправы на еврейском кладбище на телегах, конфискованных у жителей города, и расстреляли у рвов, вырытых польскими рабочими, которые были наняты муниципалитетом. Мэр, поляк по имени Окулус, отвечал за уборку мертвых тел с городских улиц. В своих мемуарах он пишет: 

“Началась уборка тел. Были подогнаны телеги, и народ был готов приступить к работе. Он вызвался на нее добровольно, без всякого принуждения. Все они вели себя, как шакалы, - снимали с евреев одежду и обувь, искали в карманах деньги.”[23]

Пока одни мародерствовали на улицах гетто, другие были заняты на месте казни на кладбище: 

“Мои друзья, оказавшиеся на кладбище, рассказывали мне со слезами на глазах о том, как раненые были зарыты в землю вместе с убитыми, и как могильщики добивали евреев лопатами и камнями.”[24] 

Некоторые жители Вегрува, которые вызвались убрать тела с городских улиц, не ограничились снятием одежды и обуви: “Они выдергивали плоскогубцами золотые зубы. Поэтому жители города называют себя дантистами. "Дантисты" продавали свой товар через заборы и переходы. Когда я заметил одному из них (служащему суда), что это золото пропитано кровью, он мне ответил: "Не может такого быть. Я собственноручно все это отмыл.'”

“Шакалы” брали пример с синих полицейских и членов пожарных команд. Пожарники с Винсентом Айхелем во главе вошли на территорию гетто во время ликвидации и, по словам мэра Окулуса, “набросились [на евреев], как охотничьи собаки на жертву. Затем они ‘трудились' рука об руку с немцами и даже превзошли их, поскольку были местными жителями да еще и пожарниками.” У Айхеля был чемоданчик, в который его команда клала отобранные у евреев ценные вещи. Планировалось объединить силы и разделить награбленное вечером, после “работы.” Глава Schutzpolizei Вегрува Миллер признал особый вклад польских полицейских и пожарных и даже встретился с некоторыми из них вечером в местном ресторанчике: “Он вытащил из кошелька пачку денег и отдал им со словами: ‘Держите, это вам за ваш труд.'”[25]

В Польше (оккупированной нацистами, естественно) насчитывались сотни гетто, и все они были ликвидированы примерно одинаково — с участием синей полиции, пожарных, "наблюдателей" и даже детей. Вегрув не стал исключением. Гетто в Билгорае – городке в восьмидесяти километров от Люблина – было ликвидировано 2 ноября 1942 года, через десять дней после Вегрува. Лесник Ян Микульский описывает свои впечатления по дороге в банк, куда он направлялся за деньгами для рабочих (жизнь продолжалась несмотря ни на что): 

“Улицы, парки и площади были усеяны телами женщин и детей. Начальник польской полиции Веселовский с детьми от 6 до 12 лет обыскивал подвалы, чердаки и укрытия. Он давал [польским] детям конфеты за каждого еврейского ребенка, который был найден и приведен к нему. Он схватил за шею маленького еврейского мальчика и выстрелил ему в голову из своего мелкокалиберного револьвера.”[26] 

Ужасающие подробности расправ – это еще не самое страшное в подобных описаниях. В конце концов, воспоминания о Холокосте затрагивают самые темные стороны человеческой натуры и свидетельствуют о злодеяниях, совершенных человеком. Что на самом деле поразительно – это обширная география исторических свидетельств: местное население приняло самое деятельное участие в геноциде абсолютно на всех оккупированных территориях.

Болезненная проблема боеприпасов

В день акции в Вегруве немецко-украинская Liquidierungskommando с помощью синей полиции, местных пожарных и так называемых "наблюдателей" ликвидировала на улицах города более тысячи евреев.[27] Еще восемь тысяч увезли на железнодорожную станцию Соколов примерно в 15 километрах от города, а оттуда – в Треблинку. На следующий день Liquidierungskommando покинула Вегрув, но ее миссия была далеко не закончена: в стенах гетто скрывалось более тысячи евреев. В последующие дни и недели польские полицейские и местные пожарники обыскивали дом за домом, нашли большинство из них и убили их сами либо передали для расправы немецким жандармам.

Еврейский Вегрув уже был снесен с лица земли, а евреи Водзислава – городка между Кельце и Краковом – продолжали надеяться несмотря ни на что. Местное гетто было создано в 1940 году и насчитывало около 4000 обитателей. Как и в других маленьких гетто, евреи не были отделены от своих "арийских" соседей стеной или забором. Немецкое присутствие там тоже не наблюдалось – за порядком следили местные полицейские отряды. Они отчитывались перед окружным штабом полиции в соседнем Енджеюве. Одни отчеты были посвящены найму персонала, дополнительным часам работы, изучению немецкого языка или мелким проблемам с дисциплиной; другие же касались нехватки боеприпасов. Как мы узнаем из переписки, члены немецкой ORPO, отвечающие за работу синей полиции, были невероятно скупы на боеприпасы. Немцы опасались – и не зря, - что "синие" продадут патроны на черном рынке или используют их против оккупационных властей. Если в 1942 году сопротивление немецкой оккупации практически не существовало, то в 1943 потеря или кража патронов обычно заканчивалась слушаниями в краковском суде СС и полиции (SS und Polizei Gericht Nr. 6 [Krakau]), и последствия для польских полицейских могли быть крайне неприятными. Поэтому неудивительно, что перед передачей следующей партии боеприпасов немцы требовали точный подробный отчет о расходовании предыдущей. До середины 1942 года в таких отчетах в основном фигурировали отстрелы бродячих или бешеных собак.

Но летом и осенью возникли новые обстоятельства, которые резко изменили работу полиции, и отстрел бродячих собак отошел далеко на задний план. Отныне полицейские в синей форменной одежде в основном отстреливали евреев. Поэтому в ноябре 1942 года, накануне ликвидации гетто в Водзиславе немцы передали польским полицейским новую партию боеприпасов. Патроны пришлись как нельзя кстати, поскольку местные полицейские стреляли часто и метко. В статье о Водзиславе в энциклопедии лагерей и гетто, опубликованной Мемориальным музеем Холокоста (США), уделено особое внимание ликвидации еврейского квартала:

В городе был небольшой отряд польской (синей) полиции. Сначала он состоял из трех, а потом всего из двух полицейских по имени Щукотский и Маховский. Последний участвовал в расстреле местных евреев; после войны он был приговорен к смерти польским судом в Кельце и казнен.... Гетто в Водзиславе было ликвидировано примерно 20 сентября 1942 года. Ликвидация оказалась неполной, и к началу ноября там оставалось 90 евреев. Перед окончательной ликвидацией в том же месяце их число выросло до 300. 20 ноября оставшиеся обитатели гетто были переведены в Сандомир.[28]

В общем, все правильно. Но записи в журналах синей полиции позволяют внести в эту статью некоторые важные поправки. В отчете от 21 ноября 1942 года – на следующий день после окончательной ликвидации – начальник полицейского участка указывает число патронов, которое было израсходовано каждым полицейским. Если верить отчетам, то в этот роковой день синие полицейские сделали 300 выстрелов. Прежде всего, в массовых убийствах евреев Водзислава участвовал далеко не один полицейский, а весь персонал местной полиции. В среднем каждый из них выпустил в евреев от 15 до 20 пуль. Командир взвода Йозеф Маховский – как верно замечено в энциклопедии, - трудился с гораздо большим пылом по сравнению с коллегами. Он потратил целых 36 патронов.[29] 

В отчете говорится: 

“Я прошу о поставке новой партии боеприпасов для местного отряда польской полиции. Патроны были потрачены полицейскими для расстрела евреев в процессе недавней депортации из Водзислава. Имена указаны ниже.” 

Полицейские отчеты (о периоде ликвидации гетто повествуют три таких отчета) свидетельствуют о том, что в акции приняли участие все польские полицейские. В них также можно прочесть, как сержант Владислав Бучек – командир отряда и автор отчетов – попросил для себя еще двадцать патронов, поскольку растратил весь запас на отстрел евреев. Выжившие в акции уничтожения рассказывают, что на улицах гетто было убито около 200 евреев.

Смертоносная эффективность польских полицейских подтверждена и другими архивными документами. В 1949 году Маховский и еще один полицейский из Водзислава предстали перед судом за массовые убийства евреев и поляков. Согласно показаниям свидетелей, после ликвидации гетто Маховский хвастался, что застрелил в этот день "не менее тридцати евреев". И это лишний раз подтвердило насущность просьбы о дополнительной поставке боеприпасов. Здесь нам хотелось бы внести некоторые коррективы в процитированную выше статью из энциклопедии. Во-первых, в день окончательной ликвидации гетто в Водзиславе полицейских было не трое, а целых двадцать. Во-вторых, отправка трехсот евреев в Сандомир 20 ноября 1942 года представляется весьма маловероятной; скорее всего, все они были застрелены местными полицейскими в Водзиславе. Если кто-то и перебрался в Сандомир, значит ему удалось избежать массовых казней. Упомянутые выше полицейские документы заставляют нас (даже несмотря на риск срабатывания “ошибочных кодов памяти”) признать преступления полицейских в синей форменной одежде.

Страж из Лохува: дело полицейского Люсьена Матусяка

В свете просьб полицейских Водзислава о поставках боеприпасов и строгого контроля за их использованием со стороны ORPO давайте вернемся к истории командира отряда синей полиции из Лохува и начинающего убийцы местных евреев Люсьена Матусяка. Но на сей раз наше путешествие во времени переносит нас в июль 1943 года – через восемь месяцев после ликвидации местного гетто. Это был период так называемой Judenjagd или “охоты на евреев.”

В конце июня 1943 года командир отряда Люсьен Матусяк задержал четырех евреев – двух мужчин, женщину и ребенка.[30] 

Собственно, он поймал их не сам. Их привели местные крестьяне, предварительно связав им проволокой руки за спиной. Это было вполне заурядное событие – в конце концов, к середине 1943 года Матусяк со своими соратниками уже почти год ловили, грабили и убивали евреев. Можно даже сказать, что в 1942 и первой половине 1943 года синие полицейские приобрели неоценимый опыт в этой области. 

Их жертвами были местные евреи, которые прятались от расстрелов (до 1942 года в Лохуве была большая еврейская община) или сбежали из “поездов смерти”. С 23 июля 1942 года до конца лета 1943 через Лохув проходила главная железнодорожная ветка Варшава-Тлущ-Малкиня, доставлявшая евреев в газовые камеры Треблинки. Из свидетельств горстки выживших, которые подтверждены сотнями могил вдоль железнодорожных путей, следует, что немало евреев пыталось каким-то образом сбежать из поездов.[31]

Они взламывали деревянные доски на полу товарных вагонов или разрывали колючую проволоку на небольших окошках и убегали. Одни из них гибли или получали травмы во время этого опасного прыжка, а в других стреляли солдаты, охранявшие поезда. Тем не менее, некоторым все же удавалось добежать до густого леса вдоль железнодорожных путей, а затем добраться до ближайших деревень в поисках помощи. Именно там многие из них и встречались с Матусяком и его соратниками в темно-синей форме польской полиции.

Мы не знаем, кем были те четверо, которые сдались на милость польского полицейского в июне 1943 года, - местными евреями, которые сидели в укрытиях, или пассажирами поездов смерти. Да это и неважно. Важно их количество — количество, которое поставило полицейского Матусяка перед тяжелой проблемой выбора. Ему надлежало убить четырех евреев, а в магазине оставалось всего один или два патрона. Свидетель происшедшего Вацлав Хомонтовский описывает это так:

Я своими глазами видел, как в деревне Лупянка полицейский Матусяк одной пулей убил четверых евреев. Он построил этих четырех еврейчиков [zydek] в колонну, один за другим, и выстрелил последнему в спину. Там был еще один юный жидёнок [zydziak], так он потратил на него отдельный патрон. После этого он приказал мне и другим вырыть могилу, но сказал при этом, чтобы мы не копали очень глубоко. Когда мы их всех уложили в ров, один из них, который был только ранен, но не убит, начал умолять: “Пан офицер, сжальтесь, прошу! Прикончите меня!" Полицейский Матусяк ответил ему: “Ты не стоишь даже одного моего патрона, все равно подохнешь!”[32]

Еще один могильщик-"наблюдатель" (термин, который историки Холокоста используют весьма неохотно) описывает это же событие немного иначе, более подробно:

[Матусяк] построил евреев в ряд друг за другом, а в конце поставил мальчика лет тринадцати. Затем он сделал один выстрел. Мальчик погиб сразу, а взрослые были тяжело ранены, но остались в живых. Один из них умолял: “Пан офицер, прикончите меня, прошу вас!" Но полицейский Матусяк ответил, что у него больше нет патронов. После этого он приказал нам похоронить их, а потом потоптался по свежей могиле, не слыша стонов из-под земли... Вернувшись на это место чуть позже, я услышал крики недобитых евреев и увидел, как шевелится над ними земля.[33]

Хомонтовский не пишет, почему ему не пришло в голову спасти раненых евреев, которых он заживо закопал в землю. Это, пожалуй, один из многих неприятных вопросов, которые приходят в голову при чтении архивных записей за послевоенный период. Он боялся возвращения синего полицейского Матусяка? Или, как и многие другие жители оккупированных территорий, был уверен в том, что евреям все равно не жить? Может быть, поэтому он считал, что выкапывать раненых из могилы не имеет смысла? Скрывавшийся в Варшаве историк Эммануэль Рингельблюм писал в 1944 году – незадолго до того, как он был выдан властям и убит: 

“Сегодня к евреям относятся как к ‘временно живым', считая что они все равно умрут, рано или поздно.”[34]

Расстрел в Лупянке ставит перед нами еще несколько неприятных вопросов. Некоторые из них безусловно включают те самые “ошибочные коды памяти”, которые сегодня, более 70 лет спустя, так беспокоят польские власти. Во-первых, евреи в Лупянке были убиты в отсутствие немцев, которые об этом даже не знали. Полицейский Матусяк действовал по собственной инициативе; он занимался "решением еврейского вопроса" в местном масштабе в меру своих сил и возможностей. Он нисколько не сомневался, что этот вопрос должен быть решен, так или иначе. Во-вторых, синие полицейские действовали не в одиночку – им охотно помогало местное население. В-третьих, насколько нам известно, Матусяк вовсе не был жестоким убийцей, который был нанят немцами из-за своих садистских наклонностей. На самом деле, это был рядовой провинциальный полицейский, который до войны одиннадцать лет проработал в польской полиции. Судя по документам из его дела, он был обычным человеком, которого сделали убийцей обстоятельства, антисемитизм, жадность, страх и открывшиеся возможности. 

И последнее – вопрос патронов. К середине 1943 года Матусяк без сомнения превратился в жестокого бессердечного убийцу. Но он объяснял свое равнодушие вполне рациональными причинами: нежеланием Германии делиться боеприпасами со своими польскими пособниками.

Полицейский-патриот Кролик

Грембкув – это маленькая деревня в восьмидесяти километрах к востоку от Варшавы. Она находилась чуть севернее шоссе Варшава-Седльце, в нескольких километрах от городка Миньск-Мазовецки. Это было живописное, даже идиллическое место – пологие холмы, поля, зеленые луга, густые леса. Перед войной евреи составляли более половины городского населения в этом регионе, но и в сельской местности их тоже было немало. Весной 1942 года местные синие полицейские поймали 142 еврея из Грембкува, посадили в телеги и доставили в ближайшее гетто в Вегруве. 

22 сентября того же года все они были депортированы в лагерь уничтожения в Треблинке вместе с большинством евреев Вегрува. Все, кто остались в Грембкуве, были вынуждены скрываться. Но и им не повезло – в деревне размещался отряд польской полиции под командованием сержанта Белецкого и его заместителя Кролика.[35] 

Примерно в ноябре 1943 года (точную дату указать сложно, поскольку свидетельства очевидцев достаточно противоречивы) сержант Белецкий получил информацию от одного из своих надежных источников. Этот “конфиденциальный источник” сообщал, что где-то поблизости прячутся евреи. При обыске в доме Александры Януш в деревне Галки всего в нескольких километрах от полицейского участка действительно было обнаружено девять евреев. Они укрывались в достаточно примитивном убежище — в погребе, выкопанном под земляным полом в одной из комнат. Их спасительница пани Януш с ужасом вспоминала, как офицеры Иванек и Кролик возникли у дверей ее дома и начали кричать: 

"Ау, где тут пудели?" Пани Януш сделала вид, что не знает, кто такие "пудели", но полицейские говорили друг другу, явно получая от этого удовольствие: "Да-да-да, у нее есть пудели!"

В этом веселье сыграла свою роль некая игра слов - "кролик" в польском языке имеет то же значение, что и в русском. И полицейских явно забавляло, когда они представляли себе кроликов, гоняющихся за пуделями. Когда с шутками было покончено, Кролик взял в руки вилы и уверенно направился к потайной двери, ведущей в погреб – он, видимо, был хорошо проинформирован о местонахождении евреев. 

Дверь была замаскирована комьями грязи и навоза, а за ней прятались евреи или "пудели", как их шутливо окрестил Кролик. Грохаль спустился в яму и с трудом выволок на поверхность всех "нарушителей еврейской национальности", если цитировать сухой язык документов.[36]

Сразу стало ясно, что евреи и полицейские неплохо знакомы друг с другом. Рубины, их дети, пани Гуржин и пани Кайзер жили в соседнем Калюжине. Когда Кролик увидел поднимающихся из погреба евреев, он рассмеялся и сказал: 

“Ну надо же, пан Рубин! Я вас знаю. Вы же из Калюжина, и вы шили мне сапоги. Не бойтесь, я вас не трону. Мы отведем вас в лес, сделаем парочку выстрелов и дадим вам убежать! Я не буду в вас стрелять!”[37]

Чуть позже в дом зашли еще четверо полицейских. Дочь пани Януш вспоминала, как улыбающийся Кролик забрал у сапожника Рубина толстую пачку купюр. Как только Кролик отобрал деньги, он вместе с еще тремя полицейскими отвел евреев в лес. Вскоре крестьяне Галки услышали звуки выстрелов. Когда синие полицейские вернулись в деревню, Кролик попросил у пани Януш горячую воду, чтобы смыть с рук кровь. После этого полицейский Иванек стал вымогать у хозяйки дома 3000 злотых в качестве штрафа “за то, что она прятала евреев.”[38]

Знаменитый летописец Варшавского гетто Эммануэль Рингельблюм провел последние месяцы своей жизни, прячась в одном из варшавских подвалов. Зимой 1943-1944 года он написал свою последнюю книгу: печальный анализ взаимоотношений между поляками и евреями во время войны. Это очень страшная книга, написанная евреем, перед глазами которого убивали его народ. Рингельблюму было что сказать об убийцах в синей форменной одежде. Он писал о них так: 

“На их руках – кровь сотен тысяч польских евреев, пойманных и отправленных ими в вагоны смерти.”[39]

Эта фраза о крови на руках синих полицейских была для него не более чем метафорой, фигурой речи - ему не довелось встретиться с полицейским из Грембкува по фамилии Кролик.

Какие выводы можно сделать из истории семейства Рубина из Калюжина? Прежде всего, мы видим здесь масштабы предательства поляков, которые передавали синим полицейским "секретную" информацию о том, где прячутся евреи. Это предательство на почве врожденного антисемитизма и ненависти к евреям удачно сочеталось с укоренившимся среди поляков убеждением о том, что "еврейское золото" с нетерпением ждет своих новых хозяев.[40]

Миф о “еврейском золоте” был невероятно популярен и оказал решающее влияние на судьбу бедного сапожника из Калюжина и всех, кто прятался вместе с ним. Рискуя повторить “ошибочные коды памяти”, все же хотелось бы подчеркнуть, что в те времена царила атмосфера страха и антисемитизма. Эта атмосфера оказалась разрушительной для поляков, которые отваживались прятать у себя местных евреев, и губительной для их еврейских подопечных.

Третий вывод, который мы сделали из этой истории – это практически неограниченная свобода действий синих полицейских во всем, что касалось евреев. Они зачастую арестовывали, грабили и убивали своих жертв по собственной инициативе. Немцы даже не знали об этом. И последнее, но тоже немаловажное – эти польские полицейские расправлялись вовсе не с незнакомцами, а со своими соседями, которых они прекрасно знали еще до войны — как в случае с семьей Рубина. После войны польские полицейские нередко отвечали на обвинения в массовых казнях тем, что убийства евреев являлись актом патриотизма – они спасали польских крестьян от гнева немцев, которые рано или поздно все равно узнали бы, кто прячет евреев, и спалили бы всю деревню, а, возможно, и расстреляли бы нескольких польских заложников.

Вместе с тем, полицейский Кролик был не так прост, как казалось на первый взгляд. В его личном деле, которое чудом сохранилось в архивах краковского суда СС и полиции, мы читаем хвалебные отзывы о нем немецкого начальства. В одном из них говорится: “Кролик – храбрый, эффективный и энергичный офицер полиции.”[41] Его действия были оценены по достоинству не только немцами – его хвалили и лидеры польского сопротивления. 

Как нам стало известно, Кролик был патриотом Польши и служил во втором отделении Армии Крайовой (кодовая кличка - “Смола”), которое занималось сбором разведывательных данных в районе Вегрува.[42]

Достижения Кролика в годы войны не забыты и по сей день. Не так давно один летописец польского сопротивления в Вегруве писал о нем как о “наиболее ценной личности во всех слоях общества.”[43]

Поэтому неудивительно, что Кролик пользовался огромным уважением своих коллег и своей общины. После войны, когда он предстал перед судом за менее лицеприятные стороны своей деятельности, его соседи не отказались от него и отправили письма в его защиту в Варшавский апелляционный суд.[44]

Тем временем в Варшаве: бравые пособники убийств

“Подвиги” полицейских в сельской местности отличались от тактики их коллег в больших городах, но итог был один – все они убивали евреев. На основе предыдущей информации можно сделать вывод об особой жестокости синих полицейских в маленьких городках, но это было бы большой ошибкой. В обязанности польской полиции входила охрана Варшавского гетто – как снаружи, так и изнутри (до лета 1942 года на территории гетто было два полицейских участка). После Grossaktion Warschau — частичной ликвидации гетто между 22 июля и 21 сентября 1942 года — польская полиция продолжала следить за 50 тысячами евреев, оставшихся на его руинах. Но "правила боя" к тому времени изменились. 10 декабря 1942 глава СС и полиции Варшавы Фердинанд фон Саммерн-Франкенэгг издал указ следующего содержания: “Евреи, встреченные за пределами еврейского квартала без разрешения, должны быть расстреляны на месте, без суда и следствия. 30 числа каждого месяца мне должен быть предоставлен отчет со списком всех евреев, расстрелянных во исполнение настоящего указа.”45 И польская полиция готовила и подавала такие отчеты. Но довольно скоро еще более страшная реальность отодвинула эту бюрократию убийств далеко на задний план.

Восстание Варшавского гетто началось 19 апреля 1943 года и было жестоко подавлено. В "битве с евреями" было убито или ранено восемьдесят пять немецких солдат и полицейских. В отчете под названием “Еврейского квартала в Варшаве больше нет” бригаденфюрер СС Юрген Штруп пишет о жертвах со своей стороны: “Они отдали фюреру и отечеству самое ценное, что у них было – свои жизни. Мы их никогда не забудем!” В числе погибших был и полицейский 14-го участка синей полиции Юлиан Зелинский, который “был убит еврейскими бандитами при исполнении своего долга”. Несколько полицейских 1-го, 7-го и 8-го участков получили ранения.46 Позвольте мне еще раз процитировать отчет бригаденфюрера Штрупа: “Польской полиции было разрешено конфисковать треть всех вещей, которые были изъяты у евреев, задержанных за пределами еврейского квартала. Эта мера оказалась весьма плодотворной.”47

Польская полиция не только охраняла пылающее гетто снаружи; многие полицейские оказались непосредственно "на поле боля", если использовать военную терминологию. Леон Найберг, оставшийся в живых после подавления восстания, пишет в своем дневнике:

Среда, 26 мая 1943 года. Когда Фугман увидел оружие в руках польских полицейских, он воскликнул: “Вы, немецкие холуи! Моя кровь будет отмщена!” Мерзавец-полицейский нажал на курок... У стены дома по Святоозерской 38, возле мусорной кучи, мы увидели тела женщин и детей. Они напоминали свернутые в рулон подстилки – ненужные вещи, выброшенные на свалку. Но судя по вывернутым рукам и ногам, еще несколько минут назад все они были живы. При свете фонарей мы узнавали знакомые лица. Мы тихо говорили на идиш об этом новом звене в бесконечной цепи преступлений польско-немецкой банды.

Четверг, 27 мая 1943 года. Наши соотечественники [польские полицейские], бравые соучастники преступлений, еще не все сказали. После вчерашних убийств они вернулись – на сей раз для того, чтобы грабить. Где-то в 4 утра, перед рассветом, во дворе по Валовой 4 появились полицейские из 17-го и 18-го участков. Они начали срывать одежду с еще неостывших тел евреев из погреба "Друкера". Они сняли с них все, включая обувь, и оставили валяться на земле голые тела. С телами женщин, застреленных на Валовой 2, поступили точно так же. Мародеры сложили свою добычу в мешки и примерно в 5 утра унесли все это в польский квартал. Срывая одежду с тел, они швыряли их, как туши животных. В этом святотатстве участвовали двадцать пять польских шакалов, вооруженных до зубов винтовками и гранатами.48

Член еврейского сопротивления Митек Пахтер был схвачен в подвале на руинах Варшавского гетто вскоре после разгрома восстания. Немцы доставили его вместе с другими евреями к поездам смерти, ожидающим на Umschlagplatz. Впоследствии Пахтер писал:

Мы видели "синих" польских полицейских. Они стояли в сторонке, наблюдая за этим парадом смерти. Те, которые были подальше от немцев, шептали нам: “Отдайте нам ваши деньги и бриллианты. Они вам больше не понадобятся.” Что может быть более мерзким, чем эти пиявки? Я не выдержал и крикнул: “Не думайте, что вы в безопасности! Прийдет и ваше время – будьте вы все прокляты!” Но я мог проклинать их лишь глубоко в душе. В сердце моем полыхало настоящее пламя, а я только слышал их слова: “Отдайте нам ваши деньги и бриллианты. Они вам больше не понадобятся.” Тем временем другие евреи в колонне начали громко ругать полицию. Бесстыдство и жадность полицейских не знали предела, и это бесило идущую на смерть толпу. Но в конце концов, разве мы могли ожидать чего-то другого? Почему пособники должны быть лучше своих хозяев? Они прекрасно сработались... Сколько же садизма и ненависти таилось в этих скудных словах!49

Победа в битве с евреями в Варшаве вовсе не означала, что польские полицейские (которых Найберг метко окрестил "бравыми пособниками убийств") могли почивать на лаврах. Охота за евреями продолжалась, и в этом им активно помогали коллеги, которые до войны служили в следственных отделах, ныне именумых польской уголовной полицией или Polnische Kriminalpolizei (Kripo или Polska Policja Kryminalna, PPK).

Роль польской уголовной полиции

Деятельность польской уголовной полиции в годы войны остается темным пятном для историков. Она практически не упоминается в немногочисленных работах, посвященных немецкой полиции. Поэтому роль уголовной полиции в уничтожении польского еврейства неизвестна и по сей день. В отличие от более известной синей полиции, которая подчинялась немецкой Ordnungspolizei (ORPO) или регулярным полицейским подразделениям, польская Kripo находилась в ведении немецкой уголовной полиции, являвшейся частью Sicherheitspolizei (служба безопасности, SIPO). Большинство служивших в ней поляков ранее работали в следственном отделе, который считался элитой довоенной польской полиции. Теоретически, Kripo должна была заниматься расследованием обычных преступлений. На самом же деле, она стала одним из важнейших компонентов нацистской машины террора. Оккупация продолжалась, и евреи, выжившие после ликвидации гетто, которые пытались влиться в "арийскую" среду, стали ее основной мишенью.

Эммануэль Рингельблюм (историк, общественный деятель и основатель архива Варшавского гетто "Ойнег Шабес") был одним из множества евреев, которым сильно не повезло, — на него обратила свои взоры польская уголовная полиция. Осенью 1943 года Эммануэль вместе с женой Юдит и сыном спрятался в подземном убежище. Они скрывались в нем до марта 1944 года. Это убежище, которое его обитатели ласково прозвали "Крысей", было вершиной инженерной мысли. Оно находилось на южной окраине Варшавы, под теплицами мужественного поляка по имени Мечеслав Вольски, и в разное время вмещало до сорока евреев. По своим размерам с "Крысей" даже близко не могло сравниться ни одно из других убежищ в Варшаве 1944 года. К тому времени, после двух лет непрекращающейся охоты, евреи Варшавы предпочитали скрываться в одиночку или, изредка, небольшими семьями. Существование места, где могли прятаться десятки евреев одновременно, - это было невероятно. В темноте подземного убежища Рингельблюм работал над своей последней рукописью об истории польско-еврейских отношений. Эта рукопись не сгорела в пламени войны и дошла до наших дней. Особое место в ней Рингельблюм уделил "синей" полиции: "Польская полиция… сыграла весьма плачевную роль в уничтожении евреев Польши. Полицейские в синей форменной одежде с энтузиазмом исполняли все немецкие директивы в отношении евреев."50 Рингельблюму было прекрасно известно и о том, что ждет евреев, скрывающихся в "арийской" части города, и о неприглядной роли синих полицейских в их судьбе. Тем не менее, он не мог знать, что к тому времени польская уголовная полиция разработала новую стратегию. Эта стратегия оказалась роковой для сотен евреев, которые до сих пор прятались в городе, включая и обитателей “Крыси”.

Осенью 1943 года, примерно в то время, когда Рингельблюм с семьем спустились в погреб Вольского, польская уголовная полиция создала специальное подразделение для отслеживания и ареста евреев. Такие же подразделения существовали и в других оккупированных странах: в Париже, например, оно носило название mangeurs des Juifs (пожиратели евреев); не меньшей жестокостью отличались и "колонны Хеннике" в Нидерландах; тысячи убийц было и среди белорусов и украинцев – как в форме, так и без. Но если деяния французских и голландских полицейских, а также – хоть и в меньшей степени – их белорусских и украинских коллег подробно описаны в литературных источниках, то подвиги их соратников из Польши окружены завесой молчания.51 Новый отдел польской уголовной полиции получил название Kriegsfahndungskommando или "команда военных охотников за головами". На двери в его штаб-квартиру висела табличка с надписью Oberstreifkommando (главное управление охотников за головами). Польские сотрудники уголовной полиции называли его просто – "еврейским отделом".52 Во главе отдела стоял унтерштурмфюрер СС и уголовный комиссар Вернер Бальхаузе (он же Бальхауз или Бальхаузен). О нем нам известно совсем немного. Перед переводом в Варшаву он служил в уголовной полиции в Островце, где руководил ликвидацией местного гетто. Его заместителем в еврейском отделе был Kriminalsekretar Шухардт, но в большинстве своем в отделе работали польские следователи – элита довоенных следственных подразделений. В начале 1944 года, когда первый начальник Вацлав Штрока погиб от шальной пули, его место занял Зигмунд Гловацки, который ранее служил следователем во втором управлении Kripo. Бальхаузе набирал в свое новое подразделение только тех, кто имел опыт в отслеживании евреев. Среди них были два бывших секретных агента из второго управления, имеющих разветвленную сеть информаторов по всему городу. Ежедневная работа отдела опиралась на сведения, полученные от этой сети. У каждого агента были свои собственные шпионы. Сержант Гловацки, например, управлял работой десяти информаторов и сотрудничал с агентом при выполнении особых поручений – это был некий Ян Лакинский, который впоследствии был казнен польской подпольной организацией. Важную роль в работе отдела сыграли и многочисленные анонимные письма в полицию. К концу осени 1943 года Kriegsfahndungskommando достигла определенных успехов. Как писал один из тайных агентов, "аресты евреев приобрели постоянный характер и проводились в среднем один-два раза в неделю.”53 Чаще всего они случались в домах, где прятались евреи. Важнейшим фактором, стимулирующим работу полицейских подразделения, естественно, был финансовый : “Вся команда была занята поиском и ограблениями евреев,” – вспоминал один из сотрудников главного управления уголовной полиции.54

В конце февраля и начале марта 1944 года Judenreferat трудился, не покладая рук. В секретных отчетах синих полицейских, снабжавших АК разведывательными данными, говорится об активной деятельности польской уголовной полиции. 29 февраля 1944 года при невыясненных обстоятельствах был схвачен сотрудник бюро информации и пропаганды АК Людвик Ландау. На следующий день арестовали его семью. 1 марта в городке Миньск-Мазовецки был задержан председатель подпольного комитета помощи евреям "Жегота" Юлиан Гробельны. 2 марта один из членов "Жеготы" был арестован в варшавском кафе, где он должен был встретиться с агентами Kripo, чтобы заплатить им дань за освобождение задержанных евреев. 3 марта агенты арестовали большую группу евреев, скрывавшихся на улице Кожла.55 А четыре дня спустя было обнаружено убежище "Крыся". Нам неизвестно, откуда о нем узнала уголовная полиция – от тех, кто был арестован в предыдущих облавах, от недоброй памяти подруги Вольского (есть и такое мнение) или из других источников.

Облава на "Крысю" считалась одной из самых успешных операций Kriegsfahndungskommando польской уголовной полиции. Свидетельства двух ее участников позволяют с достаточной точностью восстановить, как это было. З. Гловацки вспоминает, что ранним утром 7 марта 1944 года, когда полицейские прибыли на работу, унтерштурфюрер Бальхаузе собрал всех по тревоге. После краткого инструктажа полицейские отправились в путь. Далее Гловацки продолжает:

Бальхаузе приказал нам следовать за ним. Мы отправились на Грожецку, номер дома не помню. Это было где-то между улицей Нарутовича и последней трамвайной остановкой в направлении к аэропорту. Когда мы приехали, там уже было человек десять из гестапо. Через ворота мы вошли на территорию. Там были теплицы. Мы с гестаповцами их окружили. Я узнал, что садовник, которому принадлежали эти теплицы, и его племянник уже были арестованы. Один из гестаповцев приказал сыну садовника спуститься в погреб под теплицами и объяснить евреям, которые там прячутся, что сопротивление бесполезно и они должны выйти наружу. Евреи друг за другом выходили из своего убежища. Их было больше двадцати, и все они были арестованы гестаповцами. Евреи были разного пола и разного возраста - [среди них] были даже дети. После ареста евреев садовника и его сына отвезли в гестапо, а мы вернулись в штаб-квартиру полиции.56

Синие полицейские, сотрудничавшие с подпольем, описывают это событие примерно так же. В записях в подпольном дневнике "Хроника событий" (Kronika wydarzen) от 7 марта мы читаем:

Арестованы тридцать восемь евреев, которые прятались у садовника Вольского по ул. Грожецка 81. Среди них был младенец всего нескольких дней от роду. Евреи прятались в неплохо оборудованном погребе под теплицей. У них были водопроводная вода, ванная и электричество. Вольский снабжал их провиантом. Евреи скрывались там с 5 марта 1943 года. Их забрали вместе со всеми их вещами (меха, ювелирные украшения, 4 кг золота и т.п.). Теплица и погреб были уничтожены ручными гранатами, а затем сожжены дотла. Вольского, его сестру и племянника арестовали, его квартиру опечатали.

Как видно из записей, уголовная полиция привлекла к выполнению этой задачи целую команду, включая подразделения синей полиции из разных полицейских участков: “Насколько я помню, в ликвидации подвала с евреями в Охоте участвовали практически все полицейские из нашего отдела, куча агентов Kriegsfahndungskommando и сотрудники других участков.”57 В других воспоминаниях мы читаем: “Каждого из нас поставили в пару с гестаповцем. Под теплицами было убежище, где прятались евреи. Немцы заставили некоторых из них выйти наружу. Их было около дюжины.”58 23-й участок конфисковал все имущество Вольского и его подопечных, а местное население разворовало бесценные ковры, которые не успела забрать полиция.”59 В отчете, написанном вскоре после войны, говорится: “Во время ликвидации убежища все жители дома Вольского сбежали, прихватив с собой самые ценные вещи. Полицейские 23-го участка, охранявшие улицу Грожецка, среди которых было немало поляков, им ничуть в этом не мешали.”60

Неделю спустя Эммануэль Рингельблюм, Юдит, Ури и все остальные обитатели убежища были убиты на руинах гетто – примерно в том же месте, где сейчас находится музей истории польского еврейства (который по иронии судьбы носит название "Музей жизни").61 Можно предположить, что в эти же дни погибли и мужественный спаситель евреев Вольский с племянником. Сотрудники отдела охоты на евреев польской Kripo бесследно исчезли. Осталась лишь горстка документов, которые свидетельствуют о степени террора и страданий, причиненных ими умирающим евреям Польши.

Заключение

Судя по названию этой работы, можно предположить, что синяя полиция сотрудничала с немцами. Действительно ли она работала вместе с немцами или преследовала свои собственные цели, которые не всегда совпадали с пожеланиями их немецких хозяев? С точки зрения убитых евреев, это неважно. На самом деле, это действительно не имеет никакого значения. У любого еврея, который попадал в руки польской полиции, не было ни единого шанса остаться в живых. Польские полицейские несли смерть везде, где бы они ни находились – Водзислав, Опочно, Варшава, Билгорай и Лохув вовсе не были исключениями. Методы, которые они применяли, тоже не особо различались. Исторические свидетельства – страшные по сути своей документы, хранящиеся в польских, немецких и израильских архивах, — однозначно говорят нам об активном участии синих полицейских в убийствах на всей территории оккупированной Польши. Эммануэль Рингельблюм, сам ставший жертвой польских информаторов, утверждал, что польская полиция несет ответственность за гибель "сотен тысяч польских евреев.”62 Точное число мы, конечно же, никогда не узнаем. Одни полицейские убивали евреев, другие охотились за ними, а третьи закрывали двери вагонов для скота, которые везли их в Треблинку или Белжец. Но цифры, о которых говорит Рингельблюм, должны заставить историков задуматься. Жертвы Холокоста, многие из которых могли бы остаться в живых, этого заслуживают.

В сегодняшней Польше мы видим немало попыток представить синих полицейских как истинных патриотов своей страны и активных участников сопротивления – безымянных героев в борьбе с нацистами. Во многих случаях это действительно так. Но к сожалению, патриотизм нередко шел рука об руку с соучастием в немецкой политике уничтожения. Похоже, авторы нового мемориала казненным нацистами полицейским Кракова упустили этот момент. Этот мемориал создан в 2012 году и мог быть установлен в нескольких местах – перед главным управлением местной полиции, например. Но авторы не нашли ничего умнее, чем поставить его в самом центре бывшего концлагеря Плашов, где было уничтожено двадцать тысяч евреев Кракова. Многих из них арестовали и доставили в Плашов – кто бы вы думали? Верно, синие полицейские. Ошибочный код памяти? Боюсь, не на этот раз.

Если бы полицейские Кролик и Матусяк демонстрировали меньшее рвение при отлове и расстреле евреев… Если бы пожарные из Марковы, Штоцека, Вегрува и сотен других мест тушили пожары с большим энтузиазмом, чем убивали евреев… Если бы “наблюдатели” пассивно наблюдали за происходящим, а не участвовали в охоте на загнанных в угол жертв… Тогда многие евреи Польши остались бы в живых. Даже если не принимать во внимание тех, кто сбежал в СССР и не оказался на оккупированной территории, всего одному проценту польских евреев удалось спастись в огне Холокоста. Это не означает, что все они пережили бы погромы и убийства послевоенного периода —но здесь уже совсем другая история.

Памятник синим полицейским, казненным нацистами. Установлен в центре бывшего концлагеря Плашов. Фото перепечатано с разрешения Дагмары Свальтек

Какой же из всего этого можно сделать вывод? Переосмысление истории никак не входит в наши намерения. Тем не менее, здесь мы сталкиваемся с совершенно новыми историческими свидетельствами, которые вполне могут повлиять на наше понимание определенных аспектов Холокоста. Мы вовсе не собираемся оправдывать нацистов, но судя по дошедшим до нас документам, их политика геноцида была с энтузиазмом встречена на местах. Немецкая машина уничтожения была эффективной, но не имела четкого плана – по крайней мере, частично. Поступающие сверху приказы были весьма расплывчаты, что давало исполнителям на местах достаточную свободу действий. Государственные организации и простые жители многих стран фактически стали соучастниками немцев. Многие были движимы антисемитизмом, хотя впоследствии их чудовищные деяния пытались оправдать и другими причинами. Но именно участие местного населения обеспечило высочайшую эффективность немецкой машины уничтожения.

В своей последней книге "Окончательное решение: судьба евреев, 1933-45" Давид Чезарани цитирует "наблюдателя", утверждающего, что для немцев казнь трехсот евреев в Понарском лесу была равносильна уничтожению трехсот врагов человечества. Триста евреев для их литовских пособников означали триста пар штанов и башмаков – хотя литовцы с этим и не согласны.63 Информация о преступных деяниях синих полицейских заставляет усомниться в этом утверждении. Неужели банальная жадность оправдывает и объясняет то рвение, с которым местное население помогало нацистам в их злодеяниях? Неужели она объясняет частоту и количество совершаемых ими убийств? Вряд ли. В конце концов, несмотря на повсеместное насилие, не все штаны и не все башмаки "стоили мессы". Один из самых вдумчивых и проницательных исследователей die Tater (исполнителей преступлений) Кристофер Браунинг утверждает, что для немцев убийство евреев было обычной работой – они выполняли приказы, стараясь не оставать от своих коллег. Что же касается польских полицейских и пожарников (я бы добавил к этому списку литовских пособников нацистов), то убийства евреев проистекали из ненависти, таившейся глубоко в слоях их подсознания. Ненависть эта, подобно сорняку, проросла на ядовитой почве антисемитизма, который веками взращивался и культивировался служителями церкви и десятилетиями – проповедниками националистической светской доктрины. Поэтому жадность, страх и открывшиеся возможности явились немаловажной, но не основной причиной, заставившей простых поляков убивать своих еврейских соседей.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 О синей полиции написано весьма немного, в основном по-польски. Единственная известная мне монография - Pogrobowcy kleski: Rzecz o policji “granatowej” w Generalnym Gubernatorsktwie, 1939-1945 (1990) Адама Хемпеля – была написана до того, как секретные архивные документы стали доступны для историков, и поэтому ее ценность для исследователей невелика. Некоторая информация о деятельности синей полиции, направленной против евреев, приведена в работе Яна Грабовского "Охота на евреев: предательство и убийства в оккупированной Польше" (Jan Grabowski, Hunt for the Jews: Betrayal and Murder in German-Occupied Poland; Bloomington: Indiana University Press, 2013, 101-20).

2 Роли "наблюдателей" в Польше в период Холокоста посвящен доклад Эльжбеты Яницкой “Участие наблюдателей? Немецкий проект в контексте оккупированной Польши” на конференции "Уроки и наследие" в колледже Клермон-Маккенна (Claremont-McKenna College) 6 ноября 2016 года. См. также Elzbieta Janicka, “Pamicc przyswojona: Koncepcja polskiego doswiadczenia zaglady Zydow jako traumy zbiorowej w swietle rewizji kategorii swiadka,” (Приобретенная память: польское участие в Холокосте как коллективная травма в свете пересмотра концепции наблюдателей), Studia litteraria historica 3/4 (2014-2015): 148-226.

3 Гетто ликвидировалось в два этапа: осенью 1942 года и в январе 1943 года. Еврейские заключенные были доставлены в точку сбора и отправлены в лагерь уничтожения в Треблинке.

4 См. например, Franciszek Wyszynski, Dzienniki, 1941-1944 (Warsaw: Mowia Wieki, 2007).

5 Например, Фая Фурман, Арье Перец и Хаим Мендельсон были оштрафованы на три злотых каждый за отсутствие повязки на рукаве. Запись в журнале полицейского участка в Опочно от 26 апреля 1940 года, Archiwum Panstwowe w Kielcach (Государственный архив в Кельце, APK), полицейские архивы (далее - журнал полицейского участка в Опочно).

6 Летом 1941 года в полицейском журнале есть записи об "обысках в еврейских домах" в соседней Пшисухе, а осенью – об арестах евреев, прибывших в Опочно без специального разрешения. См., например, запись от 22 ноября 1941 года о контроле цен на городском рынке. В записи, сделанной в 15.00, говорится о том, что полицейский Матусяк арестовал еврея из Конски Йосека Зелькера за отсутствие разрешения находиться в Опочно. Журнал полицейского участка в Опочно.

7 Журнал полицейского участка в Опочно, запись от 31 октября 1941 года, 20.00, полицейский Франтишек Бенко: патрулирование в Опочно и проверка соблюдения порядка евреями; там же, запись от 28 января 1842 года, полицейские Франтишек Бенко и Франтишек Матусяк: патрулирование в Опочно и проверка соблюдения порядка евреями, Лея Гингольд оштрафована на пять злотых за ношение грязной повязки на рукаве.

8 Там же, запись от 29 января 1842 года, полицейские Франтишек Бенко и Франтишек Матусяк: проверка соблюдения порядка евреями, штрафы (здоровье и санитария); патрулирование в еврейском квартале.

9 Полный текст третьего указа и другие немецкие документы приведены в Verordnungsblattfur das Generalgouvernement.

10 “Jarko, Oberstleutenant d.Sch. (fur. Hauptmann) an der Kommandeur der Ordnungspolizei fur den Distrikt Warschau, 10.11.1941,” копия хранится в архивах Яд-Вашем (YVA), запись TR 10\2861-1, а оригинал в Zentrale Stelle (Z.St) Ludwigsburg, 211 AR-Z 77\66 BI\a.f. 31.

11 Барбара Энгелькинг и Яцек Леочек, Getto warszawskie: Przewodnik po nieistniejqcym miescie (Warsaw: Stowarzyszenie Centrum Badan nad Zaglada Zydow, 2013), 205. При первом расстреле было убито 24 человека.

12 Izrael Cymlich, “Moje przezycia wojenne.” Архив Эммануэля Рингельблюма, Институт еврейской истории в Варшаве [AZIH], коллекция 302, папка 324, стр. 19.

13 AZIH, архив Рингельблюма, Ring. I/224. Еврейский совет, Варшава, центральная тюрьма по улице Геся. Запись о казни от 15 декабря 1941 г. Еще одно описание этой казни приведено в отчете польского подполья. См. Archiwum Akt Nowych (Архив современных документов, AAN), Варшава, коллекция Delegatura Rzadu na Kraj, 202/II/28, p. 67.

14 Журнал полицейского участка в Опочно, запись от 28 июля 1942 г, сержант по особым поручениям Йозеф Шмогала: помощь сотруднику муниципалитета при сопровождении польских семей в квартиры, из которых были изгнаны евреи.

15 Свидетельские показания Мирьям Висер Тау, YVA, O3/2716, p. 11.

16 “Публичная казнь Берла Кужевского,” AZIH, коллекция 301, папка 390. Свидетельские показания Моше (Михаля) Майка из Соколы. См. также показания Шимона Датнера о других казнях от 28 ноября 1946 г, AZIH, коллекция 301 (показания евреев), папка 1998.

17 “Публичная казнь Берла Кужевского,” стр. 3.

18 Свидетельские показания, архив Института национальной памяти (Instytut Pamicci Narodowej, IPN), Варшава, коллекция GK (Glowna Komisja, главная комиссия), 317/28 v. 3, pp. 27-27v.

19 Имена убитых евреев также приведены в Rejestr miejsca i faktow zbrodni popelnionych przez okupanta hitlerowskiego na ziemiach polskich w latach 1939-1945: Wojewodztwo siedleckie (Варшава: Glowna Komisja Badania Zbrodni Hitlerowskich w Polsce, 1985., pp. 148-49.

20 С наибольшей вероятностью – местный этнический немец (Volksdeutsche) Фридрих Хартман. См. показания Йозефа Федорчука от 3 октября 1948 г, IPN), Варшава, GK 317/28 v. 3, pp. 29-29v.

21 Обвинительное заключение против синего полицейского из Лохува В. Колодейчика, 24 апреля 1945 г., IPN GK 209/57, p. 2. См. также показания Болеслава Абшинского от 30 марта 1945 г., IPN GK 209/57, pp. 25- 25v.

22 Журнал полицейского участка в Опочно, запись от 18 сентября 1942 г.: “Охрана собственности депортированных евреев по приказу жандармерии, Опочно, район Блоня”; запись от 19 сентября 1942 г.: “Охота на бандитов”; запись от 28 октября 1942 г.: “Выполнение особых поручений в бывшем еврейском квартале в целях поддержания порядка и недопущения гражданского населения.”

23 Показания Владислава Окулуса, AZIH, 301/6043.

24 Показания В. Войчика, YVA O.33/1066, p. 32.

25 Показания Александра Айхеля, 2 апреля 1947 г., Archiwum Panstwowe w Siedlcach (Государственный архив в Седльце), SOS, dossier 652, pp. 5-6.

26 Jan Mikulski, “Mysli, wspomnienia, uwagi, refleksje...,” рукопись от 1970 г., хранится в публичной библиотеке в Билгорай. Выражаю глубокую благодарность Алине Скибинской за то, что познакомила меня с этими мемуарами.

27 Свидетели оценивают число убитых в тот день евреев на уровне от одной до двух тысяч.

28 Geoffrey P. Megargee and Martin Dean, eds., вступление Christopher R. Browning, The United States Holocaust Memorial Museum Encyclopedia of Camps and Ghettos, 1933-1945, volume 2, Ghettos in German-Occupied Eastern Europe (Bloomington: Indiana University Press in association with the United States Holocaust Memorial Museum, 2012), 344-45.

29 В 1950 году Маховский был приговорен к казни через повешение. Он подал апелляцию в Верховный суд, которая была отклонена. Президент также отказал ему в просьбе о помиловании. Приговор был приведен в исполнение в тюрьме города Кельце 21 мая 1951 года. Насколько мне известно, это единственный смертный приговор, который был вынесен синему полицейскому и приведен в исполнение. Sad Apelacyjny w Kielcach (Апелляционный суд, Кельце), USHMM, RG 15.180M, кассета 20; оригинал хранится в IPN, GK 217, папка 208/208a,. p. 141.

30 Подробности этого дела фигурируют в многочисленных показаниях свидетелей, IPN, GK 317/28, v. 3.

31 Вскоре после войны суды потребовали от местных властей предоставить им подробные списки массовых и индивидуальных захоронений жертв немецкого террора. Хотя эти списки частичны и неполны, они являются достаточно точным свидетельством захоронений в годы войны.

32 Показания Вацлава Хомонтовского, 4 ноября 1948 г., IPN. GK, 317/28 v. 3, pp. 27-28.

33 Показания Станислава Гродковского, там же., 19-21v.

34 Ringelblum, Polish-Jewish Relations, 77.

35 Обвинительное заключение (Akt oskarzenia) от 18 ноября 1949 г., IPN, GK 317/133, pp. 4-4v, 36-38. Полицейский Иванек, который служил в полиции с 1920 года, а до войны работал в районе Вегрува, дал подробные показания о роли Кролика.

36 Protokol rozprawy glownej (протоколы судебных заседаний), 17 April 1952, IPN, GK 318/460 v. 1, pp. 147-60. Piotr Grochal служил в полиции с 1934.

37 Показания Александры Януш, 22 мая 1949 г., IPN, GK 317/134, pp. 5-6.

38 Там же.

39 Emanuel Ringelblum, Polish-Jewish Relations during the Second World War (Evanston, IL: Northwestern University Press, 1992), 135.

40 Jan T. Gross with Irena Grudzinska-Gross, Golden Harvest: Events at the Periphery of the Holocaust (New York: Oxford University Press, 2012).

41 Личное дело Владислава Кролика из Грембкува, Bundesarchiv Berlin-Lichterfelde, collection of SS- u. Polizei Gericht VI, Krakau, NS/7/v. 1185—, p. 8.

42 Tadeusz Wangrat, Polska i Powiat Wegrowski w Przededniu i w czasie II Wojny Swiatowej (Wеgrow: Swiatowy Zwiazek Zolnierzy AK, Obwod “Smola,” 2010), 56-57. Кролик также получил признание за свой вклад в борьбу с бандитизмом.

43 Wojciech Gozdawa-Golcbiowski, Chapter 2 in Wеgrow: Dzieje miasta i okolic w latach 1441-1944, ed. Arkadiusz Kolodziejczyk and Tadeusz Swat (Wcgrow: Tow. Milosnikow Ziemi Wcgrowskicj, 1992), 347.

44 Владислав Кролик предстал перед судом за преступления против поляков, советских военнопленных и евреев. Он был приговорен к смерти, но впоследствии приговор был заменен на пожизненное заключение. Кролик вышел из тюрьмы семь лет спустя, в 1959 году. Wyrok (Приговор), 24-27 October 1952, IPN, GK 318/126, pp. 850-70.

45 Archiwum Panstwowe m.st. Warszawy (Варшавский государственный архив), архивы 2-го полицейского участка.

46 Jurgen Stroop, “Zydowska dzielnica mieszkaniowa w Warszawie juz nie istnieje!” (Dokumenty 38), ed. Andrzej Zbikowski (Warsaw: IPN, 2009), 23-28.

47 Там же, 40.

48 Из дневника Леона Найберга, AZIH, коллекция 302/113, записи за среду 26 мая и четверг 27 мая 1943 г., номера страниц отсутствуют. См. также Najberg, Ostatni powstancy getta (Последние воины Варшавского гетто) (Варшава: ZIH, 1993), 89-90.

49 Mieczyslaw Pachter, Umierac tez trzeba umiec, ed. Barbara Engelking (Warsaw: Stowarzyszenie Centrum Badan nad Zaglada Zydow, 2015), 81.

50 Emanuel Ringelblum, Polish-Jewish Relations during the War, 133-34.

51 Jean-Marc Berliere, Les policiers franсais sous 1'occupation (Paris: Perrin, 2001); Laurent Joly, L'antisemitisme de bureau: Enquete au coeur de la prefecture de Police de Paris et du commissariat general aux Questions juives, 1940-1944 (Paris: Grasset, 2011); Ad van Liempt, Hitler's Bounty Hunters: The Betrayal of the Jews (New York: Oxford University Press, 2005); Tal Bruttman, La logique des bourreaux, 1943-1944 (Paris: Hachette, 2003); Martin Dean, Collaboration in the Holocaust: Crimes of the Local Police in Belorussia and Ukraine, 1941-1944 (New York: St. Martin's Press in association with the United States Holocaust Memorial Museum, 2000); John-Paul Himka, “The Lviv Pogrom of 1941: The Germans, Ukrainian Nationalists, and the Carnival Crowd,” Canadian Slavonic Papers 53, nos. 2-4 (Jun-Dec. 2011): 209-24; Alexander Prusin, “Collaboration in Eastern Galicia: The Ukrainian Police and the Holocaust,” East European Jewish Affairs 34, no. 2 (2004): 95-118.

52 Показания Бронислава Худзиковского, 13 января 1950 г., IPN, GK 317/248, pp. 57-57v.

53 Допрос Зигмунта Гловацкого, 9 февраля 1950 г., там же, 31-32.

54 Показания Марии Дзегилевской, 3 января 1950 г., там же., 52v.

55 Delegatura Rzadu na Kraj, Kronika wypadkow, March 2, 1944. AAN, 202—II—44. “Jaworski” – это, по всей вероятности, псевдоним.

56 Допрос З. Гловацкого, 10 февраля 1950 г., IPN, GK 317/248, pp. 33-34

57 Допрос З. Гловацкого, 10 января 1950 г., там же, 20-21.

58 Допрос Владислава Новинского 9 января 1950 г., там же, pp. 45-45v.

59 Отчет безымянного полицейского, 26 января 1950 г., там же, 67-67v.

60 Там же.

61 См. http://www.polin.pl/pl/budynek (accessed April 13, 2017)

62 Gross, Golden Harvest, 47.

63 (London: Macmillan, 2016), 394.

Доступные источники

“The Polish Police: Collaboration in the Holocaust,” by Jan Grabowski, 2017*

“Architecture of the Holocaust,” by Paul B. Jaskot, 2017*

“Surviving Survival: James G. McDonald and the Fate of Holocaust Survivors,” by Norman J.W. Goda, 2015*

“Holocaust Studies: Reflections and

Predictions,” by Peter Hayes, 2014*

“The Holocaust in Ukraine: New Sources and Perspectives,” symposium presentations, 2013*

“The Holocaust and Coming to Terms with the Past in Post-Communist Poland,” by Jolanta Ambrosewicz-Jacobs, 2012*

“A Post-Mortem of the Holocaust in Hungary: A Probing Interpretation of the Causes,” by Randolph L. Braham, 2012*

“Babi-Yar: Site of Mass Murder, Ravine of Oblivion,” by Karel C. Berkhoff, 2012*

“In the Shadow of the Holocaust: The Changing Image of German Jewry after 1945,” by Michael Brenner, 2010*

“Hungarian, German, and Jewish Calculations and Miscalculations in the Last Chapter of the Holocaust,” by Randolph L. Braham, 2010*

“Christian Complicity? Changing Views on German Churches and the Holocaust,” by Robert. P. Ericksen, 2009*

“Kristallnacht 1938: As Experienced Then and Understood Now,” by Gerhard L. Weinberg, 2009*

“Patterns of Return: Survivors' Postwar Journeys to Poland,” by Monika Adamczyk- Garbowska, 2007*

“On the Holocaust and Other Genocides,” by Yehuda Bauer, 2007* (Chinese version online, 2009)

“Refugee Historians from Nazi Germany: Political Attitudes towards Democracy,” by Georg G. Iggers, 2006* (Chinese version online, 2009)

“The Holocaust in the Soviet Union,” symposium presentations, 2005*

“Ghettos 1939-1945: New Research and

Perspectives on Definition, Daily Life, and Survival,” symposium presentations, 2005*

“Lithuania and the Jews: The Holocaust Chapter,” symposium presentations, 2005*

“The Path to Vichy: Antisemitism in France in the 1930s,” by Vicki Caron, 2005*

“Sephardim and the Holocaust,” by Aron Rodrigue, 2005*

“In the Shadow of Birkenau: Ethical Dilemmas during and after the Holocaust,” by John Roth, 2005*

“Jewish Children: Between Protectors and Murderers,” by Nechama Tec, 2005*

“Anne Frank and the Future of Holocaust Memory,” by Alvin H. Rosenfeld, 2005* (Chinese version online, 2008)

“Children and the Holocaust,” symposium presentations, 2004*

“The Holocaust as a Literary Experience,” by Henryk Grynberg, 2004*

“Forced and Slave Labor in Nazi-Dominated Europe,” symposium presentations, 2004*

“International Law and the Holocaust,” by Thomas Buergenthal, 2004*

“On Studying Jewish History in Light of the Holocaust,” by David Engel, 2003*

“Initiating the Final Solution: The Fateful

Months of September-October 1941,” by Christopher Browning, 2003*

“Past Revisited: Reflections on the Study of the Holocaust and Contemporary Antisemitism,” by Steven J. Zipperstein, 2003*

“From the Holocaust in Galicia to

Contemporary Genocide: Common Ground—Historical Differences,” by Omer

Bartov, 2003*

“Confiscation of Jewish Property in Europe, 1933-1945: New Sources and Perspectives,” symposium presentations, 2003*

“Roma and Sinti: Under-Studied Victims of Nazism,” symposium presentations, 2002*

“Life after the Ashes: The Postwar Pain, and Resilience, of Young Holocaust Survivors,” by Peter Seudfeld, 2002*

“Why Bother About Homosexuals? Homophobia and Sexual Politics in Nazi Germany,” by Geoffery J. Giles, 2002* (Chinese version online, 2008)

“Uncovering Certain Mischievous Questions About the Holocaust,” by Berel Lang, 2002*

“World War II Leaders and Their Visions for the Future of Palestine,” by Gerhard L. Weinberg, 2002*

“The Conundrum of Complicity: German Professionals and the Final Solution,” by Konrad Jarausch, 2002*

“Policy of Destruction: Nazi Anti-Jewish Policy and the Genesis of the ‘Final

Solution,'” by Peter Longerich, 2001*

“Holocaust Writing and Research Since

1945,” by Sir Martin Gilbert, 2001*

(Chinese version online, 2008)

“Jewish Artists Living in New York During the Holocaust Years,” by Matthew E.

Baigell, 2001*

“The Awakening of Memory: Survivor

Testimony in the First Years after the

Holocaust, and Today,” by Henry

Greenspan, 2001*

“Hungary and the Holocaust: Confrontations with the Past,” symposium presentations, 2001*

“Facing the Past: Representations of the Holocaust in German Cinema since 1945,” by Frank Stern, 2000*

“Future Challenges to Holocaust Scholarship as an Integrated Part of the Study of Modern Dictatorship,” by Hans Mommsen, 2000*

“Moritz Frohlich—Morris Gay: A German Refugee in the United States,” by Peter Gay, 1999*

“Jewish Resistance: A Working Bibliography,” by staff, 1999; expanded edition 1999; third edition 2003*

“Profits and Persecution: German Big Business and the Holocaust,” by Peter Hayes, 1998*

“On the Ambivalence of Being Neutral: Switzerland and Swiss Jewry Facing the Rise and Fall of the Nazi State,” by Jacques Picard, 1998*

“The Holocaust in the Netherlands: A Reevaluation,” a USHMM-RIOD conference summary by Patricia Heberer, 1997*

“Jewish Resistance: Facts, Omissions, and Distortions,” by Nechama Tec, 1997*

“Psychological Reverberations of the Holocaust in the Lives of Child Survivors,” by Robert Krell, 1997*

“The First Encounter: Survivors and Americans in the Late 1940s,” by Arthur Hertzberg, 1996*

“The ‘Willing Executioners'/‘Ordinary Men' Debate,” by Daniel Goldhagen, Christopher Browning, and Leon Wieseltier, 1996*

“Preserving Living Memory: The Challenge and Power of Video Testimony,” by Geoffery H. Hartman, 1995

“Germany's War for World Conquest and the Extermination of the Jews,” by Gerhard L. Weinberg, 1995*

Перевод: Людмида Ш.