или как коллективная демонизация овладела нашей культурой
IZABELLA TABAROVSKY, JUN 16, 2020, TABLET MAGAZINE
Выходцы из Советского Союза любят цитировать Сергея Довлатова, писателя-диссидента, уехавшего в США в 1979 году:
"Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело.
И все же я хочу спросить: кто написал четыре миллиона доносов?”
Коллективная демонизация выдающихся деятелей культуры была неотъемлемой частью системы доносительства и очернения, которая проникла в каждый советский дом. В качестве самого яркого примера этого явления можно назвать день 23 октября 1958 года, когда Нобелевский комитет сообщил Борису Пастернаку о том, что он является лауреатом Нобелевской премии по литературе. После этого жизнь писателя превратилась в ад. "Доктор Живаго" был впервые опубликован годом ранее (в Италии, потому что на родине автора это было невозможно), после чего Коммунистическая партия и советская литературная элита объявили Пастернаку настоящую войну. Нобелевская премия стала для элиты тяжелым ударом, который она не могла простить.
В считанные дни после объявления Нобелевского комитета Пастернак стал мишенью всенародной кампании очернения. Первой в нее вступила престижная "Литературная газета" со своей статьей под названием “Единодушное осуждение”. Затем последовало официальное заявление Союза писателей СССР – всесильной организации, видевшей своей основной целью и задачей неусыпный контроль над писателями, которые в нее входили, путем предоставления им льгот и базовых материальных ценностей, недоступных обычным гражданам. В этом заявлении говорилось, что поскольку Пастернак демонстрирует свою явную враждебность и клевещет на советский народ, социализм, мир во всем мире и прогрессивное человечество в целом, он более не может носить гордое звание Советского Писателя. Союз исключил его из своих рядов.
Несколько дней спустя газета посвятила целую страницу "проявлениям народного гнева" в связи с мерзким предательством Пастернака. Под угрожающим заголовком “Гнев и возмущение: советские люди осуждают действия Б. Пастернака” были помещены гневная редакционная статья, обличительный опус группы известных московских писателей и возмущенные письма, якобы полученные газетой от своих читателей.
Кампания против Пастернака длилась долгие месяцы. Начавшись в центральной прессе, она быстро распространилась на местные издания, а затем расползлась по заводам, НИИ, университетам и колхозам, где проводились обязательные политические собрания. Никто из тех, кто присоединился к этому хору, роман, естественно, не читал – он был опубликован в СССР лишь 30 лет спустя. Но это их не остановило. Тогда и родилась известная советская поговорка "не читал, но осуждаю" – этой фразой обвинители Пастернака хотели защитить себя от подозрений в том, что они знакомы с этим крамольным произведением. Через несколько дней после получения Нобелевской премии Пастернак был вынужден от нее отказаться. Но демонизация продолжалась с прежней силой.
Мишенью всеобщего осуждения были многие великие деятели советской культуры – композиторы Дмитрий Шостакович и Сергей Прокофьев, поэты Анна Ахматова и Иосиф Бродский и многие другие. Приступы травли могли длиться месяцы и даже годы, унося с собой жизни, здоровье и, конечно же, способность творить. (Кампания травли и очернительства подорвала здоровье Пастернака, и он умер от рака легких полтора года спустя.) Нужно сказать, что кампании преследования и доносов далеко не ограничивались великими и знаменитыми. Заводы и университеты, школы и НИИ – все эти учреждения были удобными площадками для коллективной травли своих идеологических неустойчивых коллег только за то, что, скажем, один из них не явился на субботник (“добровольно-принудительное” мероприятие по уборке парка), а другой решил покинуть страну. Система настойчиво требовала коллективного осуждения различных политических событий - интриг империалистов и реакционеров, израильской агрессии против мирных арабских государств, антисоветского сионистского заговора. Все это было частью повседневной жизни.
Сегодня в качестве платформы для единодушного осуждения используется Twitter. Возмущенные толпы пользователей традиционно обрушиваются на людей за случайные ошибки в социальных сетях или за подростковое поведение, разрушая их жизнь и карьеру. Но недавние события заставили меня с удивительной ясностью ощутить сходство между нашей сегодняшней культурой и советской практикой коллективной травли. Представители определенных профессий и культурных учреждений, а возможно, и конкретные действия писателей, объединившихся лишь для того, чтобы преследовать и очернять своих коллег, заставили повернуть историю вспять.
The New York Times опубликовала заметку, которую большинство ее прогрессивно настроенных сотрудников сочли опасной и оскорбительной. (Автор, сенатор-республиканец Том Коттон призвал привлечь армию для обуздания насилия и мародерства во время общенациональных протестов после убийства Джорджа Флойда.) Мишенью их единодушного осуждения, к которому с радостью примкнул "пролетариат" в Twitter, не оставив камня на камне от авторитетной некогда газеты, стали редактор колонки мнений читателей в New York Times Джеймс Беннет (он единолично отвечал за публикацию этой заметки, хотя и не проконтролировал ее текст) и редактор авторских колонок, писательница Барри Вайс. Вайс не имела ни малейшего отношения ни к редактированию, ни к публикации заметки. На следующий день она опубликовала пост в Twitter, в котором назвала внутренние волнения в Times “гражданской войной” между "молодыми и политически грамотными", "называющими себя либералами и прогрессистами", и "либералами за 40" – сторонниками принципов "гражданского либертарианства". Поведение первой категории она приписывает “сейфизму” – мировоззрению, при котором "право человека чувствовать эмоциональную и психологическую безопасность берет верх над тем, что ранее считалось базовыми либеральными ценностями, - например, над свободой слова."
Вайс всего лишь высказала свое личное мнение. Но ее коллеги сочли не слишком комплиментарное описание разногласий в редколлегии газеты недопустимой атакой на весь коллектив. Хотя Вайс не назвала по имени ни одного из представителей двух лагерей, ее более молодые коллеги почувствовали себя оскорбленными и решили отомстить. Они распространили пост Вайс по всему Twitter.
Гнев толпы накалялся, всеобщее возмущение звучало все громче и громче, и начали раздаваться призывы к насилию. Писательница и редактор The Daily Beast Голди Тейлор интересуется в одном из своих твитов (впоследствии удаленном), почему Вайс "до сих пор не выбили зубы." В Times полетели головы – Джеймс Беннет подал в отставку, заместитель редактора газетных колонок Джеймс Дао был переведен в отдел новостей. Один из сотрудников газеты потребовал увольнения Вайс, поскольку она оскорбила "своих более молодых коллег" и "всех наших иностранных корреспондентов, находящихся на настоящей гражданской войне." (Не совсем понятно, как ей это удалось – она всего лишь воспользовалась термином "гражданская война" в качестве метафоры.)
Обозреватель Intercept Мехди Хасан сообщил 880 тысячам своих подписчиков в Twitter, что после увольнения Беннета было бы странно, если бы Вайс сохранила свою работу. Он также предположил, что в своем посте она издевается над цветными коллегами. (Этого даже близко не было.) В следующем твите Хасан пошел еще дальше – он заявил, что любой защитник Вайс – расист. Это грубое передергивание оказалось достаточно эффективным – оно остановило подписчиков Хасана от подобной ошибки.
Все выходцы из Советского Союза непонаслышке знакомы с единодушным осуждением – они либо сами были его мишенью, либо участвовали в нем тем или иным образом. Возможно, поэтому иммигранты из СССР столь враждебны к любым проявлениям коллективизма: мы наблюдали его в самых уродливых проявлениях в своей собственной жизни и в жизни наших друзей и близких. Невозможно читать критические заметки советских писателей, для которых Пастернак был другом и наставником, без острого чувства стыда. Стыда за предательство, вероломство и измену. Стыда за искажение истины. Стыда за показную добродетель. Стыда за минутную – теперь мы знаем, что это так, – победу посредственности над талантом.
Все это невозможно читать, не задавая себе один и тот же вопрос: а как бы я вела себя на их месте? Неужели и я бы поддалась давлению? Неужели и я бы предала, осудила, бросила камень? Я благодарна за то, что покинула СССР прежде чем жизнь могла поставить меня перед этим моральным испытанием. И как странно и грустно осознавать, что все это догнало нас здесь, в Америке.
Предполагаемой целью массового осуждения в культуре коллективизма является обретение контроля, как над объектом травли, так и над обществом в целом. Если широкие слои общества понимают, что цена несогласия – это публичное унижение, изгнание из общества "людей доброй воли" (еще один советский штамп) и перекрытие источников дохода, то властям гораздо проще управлять ими.
Но хотя в СССР политика в основном устанавливалась властями, было бы слишком наивно полагать, что у народа не было права выбора, и он не приветствовал принятые в стране традиции – либо для получения реальных или воображаемых льгот, либо для залечивания психологических травм… А может быть, потому что он просто не мог отказать себе в удовольствии лишний раз пнуть человека, объявленного законной мишенью коллективной травли.
По словам Ольги Ивинской - любимой женщины Пастернака, которая была с ним рядом в последние годы его жизни, партийные деятели под руководством Хрущева несут лишь часть вины за отказ публиковать "Доктора Живаго". Немалую роль в этом сыграла и литературная элита. Читая воспоминания Ивинской о сборищах Союза писателей, напрашивается мысль о том, что некоторые из его участников были движимы не столь страхом репрессий или идеологическим пылом, сколь банальным конформизмом и профессиональной завистью. Я думаю, некоторые из них с радостью вставляли палки в колеса писателю, роман которого, запрещенный на родине, но напечатанный за рубежом, переведен на десятки языков и удостоен самой престижной в мире премии за литературу.
Что же касается простого народа, то участие в коллективной травле на местном уровне было для него выгодным. Возможно, оно позволяло избавиться от личных врагов или более удачливых конкурентов, а возможно, и занять должность, о которой давно мечтал. А еще можно было направить свой гнев на соседку по тесной коммунальной квартирке в надежде увеличить свою жилплощадь на несколько квардратных метров.
Но даже в этой атмосфере мрака и безнадежности находились те, кто отказывался принимать участие во всеобщем шабаше. Например, несколько писателей не захотели стать частью травли Пастернака. Карма это или просто совпадение, но большинство этих писателей – многие из них были диссидентами и не входили в литературную элиту — и сегодня любимо всеми, кто читает на русском языке. Сочинения тех, кто предал и осудил, давным-давно забыты.
Сегодня толпы единодушно осуждающих не выполняют приказы сверху, но это ничуть не умаляет возможности властей давить на тех, кто от них зависит. Каждый, кто вышел из советской культуры коллективизма, инстинктивно понимает это. Мантра "не читал, но осуждаю" придумана не только для того, чтобы защитить себя от подозрений в чтении "нехороших книг". Она также призвана продемонстрировать принадлежность к коллективу – и неважно, какие гадости он намеревается сотворить. При этом вы заранее отказываетесь от своих интересов во имя интересов определенной группы. В принципе, это можно понять: слившись с толпой, чувствуешь себя куда лучше, чем в одиночку.
Каждый, кто знаком с советской системой, понимает опасность выхода из-под контроля любой кампании коллективного очернения. Но не нужно представлять себе реинкарнацию Сталина в Белом доме, чтобы понять, куда приводит нас терпимость к этой порочной практике, затем согласие с ней и в конечном итоге – ее легитимизация и вознаграждение.
Американцы открыли для себя, что страх коллективного осуждения порождает самоцензуру и заставляет молчать, а это обедняет социальную жизнь и мешает творчеству. В результате приходится вести двойную жизнь (когда в обществе и наедине с самим собой нужно вести себя и думать по-разному), что вызывает гнетущее ощущение безысходности. Необходимость вести двойную жизнь сыграла немалую роль в принятии решения об эмиграции немалой частью советской интеллигенции (художники, врачи, ученые).
Участники травли тоже сталкиваются с определенным риском. Чем сильнее их преданность группе, требующей участия в коллективных ритуалах демонизации, тем больше требований начнет предъявлять к ним эта группа, и тем сильнее она будет их контролировать. В какой степени думающий и тонко чувствующий человек в состоянии пожертвовать своей независимостью во имя коллектива? На какие компромиссы с собой вы готовы пойти ради того, чтобы быть частью группы? Какими личными отношениями вы готовы для этого пожертвовать?
Мне кажется, что этот аспект современной американской культуры весьма и весьма опасен. Практика коллективного осуждения представляется мне принятием традиции, которая в конечном итоге подавляет личность и создает общество насилия и репрессий. На что бы ни было похоже это общество – на Советский Союз, на роман Оруэлла "1984", на Кубу Фиделя Кастро, на современный Китай или на Америку XIX века, – мы не должны допустить, чтобы его институты и отдельные граждане не могли противостоять законам толпы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий