Трансляриум ©: Эксклюзивное интервью Tablet с главой Национального Фронта, Марин Ле Пен

Эксклюзивное интервью Tablet с главой Национального Фронта, Марин Ле Пен

Марк Вейцман

Является ли королева Европы крайне правым и, возможно, будущим президентом Франции — врагом исламистов, евреев или тех и других?

Национальный фронт (НФ) — ксенофобская популистская партия, которая стоит в авангарде борьбы с исламистами во Франции, делает все возможное, чтобы привлечь в свои ряды французских евреев. Когда я заканчивал эту работу, одна из самых видных фигур партии, Жиль Коллар, выступил с новым заявлением, защищающим Израиль от так называемых «про-палестинских» демонстраций. Штаб-квартира НФ, где в прошлом месяце я брал интервью у лидера партии, Марин Ле Пен, для Tablet, расположена в Нантере — западном пригороде Парижа, с печальными тихими улочками, расстилающимися в тени стеклянных небоскребов бизнес- центра La Défense, в уродливом двухэтажном здании с серыми бетонными стенами.
Идя по покрытому гравием двору дома, вы сначала наталкиваетесь на пост охраны с большим французским флагом над ним. Прямо перед стеклянной дверью, в доспехах и с еще одним флагом, стоит позолоченная статуя Жанны д'Арк в натуральную величину. Она как бы делает смелый шаг вперед, в точном воспроизведении старого стереотипа, который иллюстрируется в учебнике Истории для начальной школы, где в воображаемой Франции, которая служит моделью будущего для Фронта, где учителя обладали авторитетом, а все ученики рассматривались как деревенские христиане. Попав в холл, пока вас проверяют, вы можете из окна задней части дома, налюбоваться гигантским петухом в лихих цветах, установленным на лужайке, причем петух — это, конечно, символ Франции. Вкус в штаб-квартире Национального фронта преднамеренно не парижский, вызывающе демонстрирующий безвкусицу среднего класса.

Мое первое воспоминание о владениях семьи Ле Пен, которые сейчас включают самую большую политическую партию во Франции, по контрасту также включают и роскошь их виллы на юго-востоке в гораздо более престижном пригороде Сен-Клу, где он принимал меня 32 года назад, и где все еще живет Жан-Мари Ле Пен — основатель НФ, а затем его лидер. Тяжелые фирменные кожаные диваны, крупные лампы, высокие статуи чернокожих рабов, поддерживающих мраморную тяжелую канделябру, также безвкусны, но за этим безошибочно угадывается стремление к деньгам, богатству и выставлению его напоказ.

Мое второе воспоминание — это не то, что Ле Пен сказал мне в 1983, о чем я совершенно забыл, а мое собственное замешательство в конце нашего интервью. Национальный фронт в то время был всего лишь маргинальным формированием с микроскопическими результатами выборов, менее всего похожим на партию, а больше всего — на группу абсурдных фашиствующих негодяев. Ядро партии, сторонники которой, возможно, исчислялись сотнями, состояло из бывших членов дивизии Карла Великого — французской дружины Ваффен СС времен Второй мировой войны, а также из бывших членов ОСА, фашистской военной организации, созданной против независимого Алжира. Вокруг них собралось несколько молодых студентов, фанатов нацистской ностальгии. Сам Ле Пен был экзотической фигурой, режиссером ненависти к мигрантам, известной тем, что он носил черную повязку на глазу, и тем, что практиковал пытки во время алжирской войны, будучи легионером. Однако никто не воспринимал его всерьез как политика.

Осенью 1983, в Дрё, небольшом городке, расположенном в 50 милях от Парижа, кандидат от его партии заполнил новости, получив поразительный результат в 17%, в первом туре муниципальных выборов, и присоединившись к правой демократической партии, RPR, закончил победой в городе. Я был в Дрё вечером, когда пришли результаты, и стал свидетелем психодрамы проигравшего кандита-социалиста, оказавшегося в слезах в толпе сторонников, которые возили его по улицам и наполовину придушили, когда на импровизированной демонстрации орали против «нацизма».

Будучи сам членом команды «Sans Frontières», дважды в месяц выпускающей журнал, посвященный обсуждению растущих проблем городов и борющийся за права трудящихся-мигрантов, я не сомневался, что выборы в Дрё, которые привлекли внимание каждого политического комментатора в стране, были, на самом деле, признаком возрождения фашизма во Франции. Так я стал первым во Франции репортером, который взял интервью у Ле Пена.

Так что у меня произошло серьезное замешательство, поскольку за 2 часа, которые я провел с Ле Пеном, я боролся, чтобы сохранить в неприкосновенности то, что я тогда воспринимал как моральный смысл и твердое политическое суждение. Я боролся с жестокой энергией Ле Пена, которая мне нравилась; его дерзким юмором, которым я наслаждался; его анархистским талантом к провокациям и шуткам, не говоря уже о качестве его французского языка, который передавал литературную культуру, гораздо более высокую, чем у многих политиков, о которых я мог вспомнить. Другими словами, то, каким он был, не соответствовало моей категории того, чем он был.

Теперь, то, что является ядом для добрых граждан, часто является нектаром для писателей. Ле Пен был моим первым «негодяем». Хотя я был слишком молод, в 23 года, чтобы это понимать, его мощное притяжение, возможно, возникло частично из моего собственного литературного вкуса к исключительным характерам, или, возможно, из моей собственной природы, которую литература помогала усмирять, хотя, как мне кажется, это было продуктом чего-то еще. Совершенно ясно, что в нем содержалось гораздо больше, чем просто мультяшная фигура, которую изображали добропорядочные левые, в том числе, и я сам, делая карикатуру на него и его движение. Он был реальностью, французской историей, в которой он был одним вариантом, а я — другим. Нахождение с ним в одной комнате означало противостояние плотскому тупоумию коллективной памяти, перед которой моральное суждение, не подкрепленное серьезными знаниями и опытом, очень легко превращается в клише и заблуждение. И в этом заключается недоразумение, поскольку оно делает реальность того, каким он был, еще более неожиданным, еще более интересным и еще более соблазнительным.

То, каким был Жан-Мари Ле Пен, не вписывалось в мою категорию того, чем он был.

Сегодня, конечно, перед лицом центральной роли НФ во французской политике, выборы в Дрё могут показаться либо предупреждением, либо шуткой. Поскольку Жан-Мари Ле Пену сейчас 86 лет, он пенсионер, а его дочь Марин победила в партии в 2011, и НФ стал первой партией Франции, то при условии, что экономический кризис в стране ухудшится в ближайшие пару лет, о чем говорят прогнозы, победа НФ на президентских выборах 2017 будет выглядеть как возможная ставка. (Согласно новому опросу, проведенному в июле, если бы выборы состоялись сейчас, то «Марин Ле Пен» выиграла бы 26% голосов против 25% — экс-президента, Николя Саркози, и 17% — нынешнего президента от Социалистической партии, Франсуа Олланда). Даже (все еще вероятное) поражение было бы хорошо для нее, поскольку любой, кто проиграет ей в первом раунде, надолго выбывает из игры, а так как Марин Ле Пен проиграет второй раунд только с небольшим отрывом, она фактически сразу станет единственным серьезным лидером оппозиции, что поставит ее в полярную позицию на президентских выборах 2022.

Марин, как ее называют в НФ, очевидно, рассматривает лидерство во Франции. Когда она сидела в своем глубоком кресле за столом, сложив руки и размышляя над ответом на мой вопрос («Если вы завтра будете избраны, каковы будут основные направления вашей политики на Ближнем Востоке?») или, наслаждаясь перспективой своей будущей победы, то становилось ясным, что в 40-летнем возрасте есть кое-что похуже, чем стать первой женщиной-президентом Франции. Она блондинка, высокая, носит пиджак, и, как личность, менее похожа на отца, чем это кажется по телевизору. Массивный силуэт и тяжелые черты лица действительно одни и те же, но эти мужские черты смягчаются почти нежным светом ее глаз, когда она говорит. Ее улыбка — это улыбка женщины, но женщины, которая ищет хорошего мужского общества или, может быть, мужского приятия, а не соблазнения. Даже когда она гневается на то, что она называет «системой», что случается ежеминутно, в ней нет ничего от словесной дикости, которая одновременно отталкивала и развлекала меня в ее отце.

«Франция, — ровно и торжественно ответила она, — всегда имела такую сбалансированную позицию, которая во многих конфликтах была голосом мира. Я намерена это подтвердить. Де Голль отстаивал многополярный мир. Как вы знаете, это тоже моя позиция».

Я указал ей, что де Голль никогда не использовал такую формулу, он говорил о «неприсоединившихся странах», на что она быстро ответила:

"Это одно и то же".

Ну, не совсем. Неприсоединение было старой теорией холодной войны для держав средней руки в поисках третьего пути между СССР и США. Однако откуда может знать Марин Ле Пен, что рамки холодной войны больше не существуют? Ее речь похожа на странное лоскутное одеяние голлистской ностальгии с элементами коммунизма — две основные политические силы той ушедшей эпохи, когда французские лидеры могли подвергаться им в обоих направлениях. Как и голлисты, она считает, что Франция должна покинуть НАТО, а как и коммунисты, она считает, что «Россия - важная держава, которой США навязали холодную войну». О Сирии она сказала:

«Мы сделали неправильный выбор. Мы там выбрали фундаменталистов». Она поддерживает диктатуру Асада во имя секуляризма и реальной политики — тех ценностей, которые разделяют коммунисты и голлисты.

Что касается Соединенных Штатов, Ле Пен оказалась предсказуемо жесткой. Она назвала себя умеренной антиамериканкой, потому что, по ее словам, американцы «говорят, что хорошо и что плохо, но только в соответствии со своими интересами. Не в соответствии с каким-либо моральным смыслом! Но я не обвиняю их, — добавила она.

«Я обвиняю нас в том, что мы не сопротивляемся».

Здесь стоит упомянуть три вещи в качестве подтекста. Первая заключается в том, что Марин и ее советник по внешнеполитическим вопросам, Эмерик Шопрад, проводят кучу времени в России, и что в националистической галактике континента они не единственные. В мае прошлого года в Вене, например, Москва поддержала европейский саммит, собравший большую часть националистических ксенофобских партий континента, в том числе, НФ. Вторая — это то, что один из самых старых друзей Марин Ле Пен, Фредерик Шатильон, советник по политическим связям НФ, также используется для «продвижения сирийских общественных институтов во Франции» и несет ответственность за поездку, совершенную туда в 2010, французским антисемитским комиком Дьедонне и его национал-социалистическим идейным мэтром, Аленом Соралем.

Мое третье замечание касается Шопрада, которого «Марин» считает весьма вероятным министром иностранных дел. «Официальная версия, представленная властями США 11 сентября, не удовлетворяет, — сказал он мне.

«Я считаю, что исламский фундаментализм используется или даже создается тайной силой, подпольным государством, скрытым внутри американского государства».

Шопрад никогда не доходит до того, чтобы называть эту секретную силу еврейской. Однако, когда его критикуют во Франции за то, что он отстаивает свою теорию заговора (после публикации книги на эту тему и потери, вследствие этого, преподавательской должности в престижной Военной академии), он упомянул «сионистов» среди таинственных людей, которые пытались его ослабить.

Придя к власти, Марин Ле Пен намерена восстановить величие Франции. Однако на ее пути стоят две вещи. Одна из них, по мнению большинства политических аналитиков, — это евро. НФ хочет, чтобы Франция покинула Еврозону и вернулась к франку, что сейчас несвоевременно, поскольку французы находятся не настолько в отчаянном положении или не настолько смелы, чтобы пытаться сейчас пойти на этот шаг. Вторая, — по крайней мере, в умах лидеров НФ — это, похоже, евреи.

Почему, на первый взгляд, это озадачивает? Еврейская община Франции насчитывает примерно 600 000 человек, что означает просто общее число евреев в стране, и составляет не более 0,7% населения, которые вряд ли представляет собой угрозу для проведения выборов. Кроме того, с 2000, вторая интифада на Ближнем Востоке и 11 сентября в Нью-Йорке дали НФ фантастическую возможность возобновить старую антииммигрантскую риторику 70-х и 80-х в республиканской борьбе против исламизма и террора. В 2002, Жан-Мари Ле Пен смог выиграть первый раунд президентских выборов и бросить вызов президенту того времени, Жаку Шираку, который использовал именно эту стратегию.

Сегодня, вместе с Мануэлем Вальсом слева, Марин Ле Пен выступает как самый жесткий, самый решительный и самый искренний лидер в этой борьбе. Она твердо стоит на позициях секуляризма. Она неоднократно осуждала «исламский фашизм», и трудно, если вы не обращаете внимания на неприятные подземные течения, формирующие партию, не соглашаться с большей частью того, что она говорит на эти темы. А еще труднее, если вы еврей, взглянуть, например, на социалистическую политику в Рубексе, и, более того, если вас смущает сочетание компромисса и трусости левых в отношении исламского вопроса во Франции. Поэтому да, с начала 2000-х, некоторые французские евреи действительно рассматривают НФ как возможный дом, а получить приличную долю еврейских избирателей — должно быть хорошим куском пирога. Тогда зачем изливать гнев по поводу темных заговоров?

Марин Ле Пен:

«Я хорошо знаю, что Жан-Мари Ле Пен не антисемит».

Однако именно туда направлено рациональное мышление и коллективная память. С тех пор, как она победила, она чувствует себя обязанной участвовать в кампании по отмыванию партии. Известное во Франции как «де-демонизация» НФ, звучит как Майкл Корлеоне, который пытался стать легитимным, и это именно то, что есть — это очищение НФ от всех «подозрений в экстремизме», чтобы добиться своей мутации от тьмы фашизма до полной легитимности демократических институтов. И в этом процессе, как в сознании Марин Ле Пен, так и для некоторых из ее советников, евреи стали арбитрами этой метаморфозы.

Результат за последние месяцы был невероятно увлекательным по своим парадоксальным эффектам. 24 мая, в день убийства евреев в брюссельском музее, Марин Ле Пен выступила с серьезным заявлением.

«Приняло ли это правительство меры против опасности, которая нам угрожает? Нам говорят, что тысячи французов уехали в Сирию. Сколько из них вернулись и готовы действовать? Я думаю, что сегодня правительство не в состоянии защитить французский народ от опасности, которая ему угрожает. Потому что правительство не хочет принимать меры против зеленого фашизма, который я осуждаю на протяжении многих лет».

Она была также единственным французским политиком, который так прямо заявил о своей солидарности с «нашими еврейскими земляками».

Тем не менее, в том же предложении она без всякой связи перешла к прямым нападкам на Совет французских еврейских организаций, который, по ее словам, был виновен в попытке «манипулировать» еврейским мнением. Что она имела в виду? «НФ подозревают в антисемитизме, — сказала она мне, — и это вступает в полное противоречие с реальной опасностью, которую представляет собой массовая иммиграция и возникновение исламизма. И в этом заключается проблема игры, которую ведут французские еврейские организации в наши дни».

"Как это так?" — спросил я. "Разве французские еврейские организации не осуждают исламизм?"

«Нет!» — закричала она (непонятно, почему). "Абсолютно нет! Это абсолютнейшая неправда! Для них Ислам — вовсе не проблема! Может быть, восьмая проблема, о которой они упоминают, но не более того. Еврейские организации не хотят видеть реальную опасность, они только нападают на нас из политического расчета. Они якшаются с социалистами, они дружат с правыми, они очень политизированы! Они ... Они общественники»,

— добавила она, не понимая противоречия и используя самую непереводимую общепринятую нападку во французской политике сегодня.

«Что вы имеете в виду?» — спросил я (думая о Николь Ярди, местном представителе Совета Тулузы, и о тяжелом испытании, которое она пережила после стрельбы в школе Озар-ХаТора).

«Ну, они защищают свои личные интересы!»

— ответила Ле Пен. Я спросил ее, почему это неправильно.

«Я признаю, — сказала она, — только одно сообщество: национальное. Республика едина и не может быть разделена: такова Конституция! Это означает, что Республика не может обосновывать свои действия по критериям местного сообщества. Не может это принять. Это относится как к Совету еврейских институтов, так и мусульманских».

Так что, у евреев не должно быть представительства во Франции? — спросил я ее.

"Это невозможно. Я не желаю этого, — решительно ответила она. «Дать такое представительство означало бы, что внутри французского населения есть конфликтные интересы, а это неприемлемо».

Теперь давайте на секунду задумаемся о таком гневе. Совет французских еврейских организаций, далекий от того, чтобы быть современным сепаратистским учреждением, был задуман Наполеоном в попытке модернизировать государство после получения евреями равноправия во время Французской революции. Такая эмансипация была фактически первой в своем роде в Европе, и ее последствия должны были ощущаться на всех континентах. В XIX веке она помогла вывести евреев из гетто, укрепила германское еврейское просвещение, известное, как Хаскала, и в этом качестве она была прямым источником энергии, породившей светский еврейский мир в Европе, который продолжался до прихода Гитлера. Когда критик Джордж Штайнер говорит об «электрической дуге разума, которая связывает открытие ворот гетто французской революцией и наполеоновской империей с нацистской катастрофой» — это именно то, что он имел в виду. Итак, является ли слишком надуманным считать, что антисемитская одержимость в сегодняшней Франции имеет какое-то отношение к этому конкретному и революционному обвинению, которое она несет? И какой свет это проливает на гнев Марин Ле Пен?

***

Спустя неделю после убийства евреев в брюссельском музее 7 июня 2014, Жан-Мари Ле Пен опубликовал на веб-сайте НФ видеоролик, в котором он произнес то, что было воспринято, как антисемитская шутка. Комментируя различных французских художников, которые высказались против него, один из которых был евреем, основатель партии сказал: «Мы засунем их в печи», что было паршивым французским каламбуром для слова "fournée", первый слог которого "four" означает "печь". Для тех, кто обратил внимание на «шутку» Ле Пена о том, что он засунет своих оппонентов в печь, это было напоминанием о предыдущей шутке, сделанной несколькими годами ранее депутатом по имени Дурафур, прозванного Ле Пеном «Крематорий».

Глупые шутки, подобные этим, — обычные трюки Ле Пена, который является крестным отцом одного из детей Дьедонне, и они обычно приносят ему мгновенное эхо от самодовольных СМИ. Но эта — вызвала неожиданную реакцию. «Это ужасно», — сказал Луи Эллиот, спутник Марин Ле Пен и второй номер в партии (или один из нескольких вторых номеров, как мы скоро увидим). Что касается самой Марин, она заявила, что, хотя ее отец не есть и никогда не был антисемитом, он должен был лучше знать, чем поощрять политически неверное толкование. Поэтому он допустил «политическую ошибку», за которую должен быть наказан. В результате, Ле Пен, «почетный пожизненный председатель» партии, потерял право публиковать свои видеоролики на веб-сайте НФ. Между отцом и дочерью последовала полемика, с вопросом об антисемитизме в его центре.

Мне она сказала:

«Ну, между Ле Пеном и мной все успокоилось по этому поводу». (Она никогда не называет своего отца иначе, как по фамилии).

«Я сказала то, что должна была сказать, и была разумной в полной последовательности с моей позицией. Я хорошо знаю, что Ле Пен не антисемит. Если серьезно посмотреть на его жизнь ... человека, который пошел сражаться с израильтянами в 56! Он много раз пытался улучшить отношения партии с еврейской общиной, хотя мне не нравится этот термин. Например, его поездка в США на Всемирный еврейский конгресс в 86-м. И только через год после этого он сделал такое неудачное заявление о том, что Шоа — это всего лишь «деталь» истории. И с тех пор позиции разошлись. Но это недоразумения. Я так много писала представителям Совета. Но они не хотят с нами разговаривать.

Какая роль здесь принадлежит политическому расчету, основанному на неверном предположении или фантазии, что НФ нужны евреи, чтобы придать себе легитимность, и какая часть просто детский лепет? У меня больше нет способности узнать ответ, чем то , что я выяснила относительно того, что Ле Пен пошел «сражаться с израильтянами». Но зафиксированный факт состоит в том, что в то же самое время, он запускал в Национальном собрании антисемитские оскорбления в адрес еврейского премьер-министра того времени Пьера Мендес-Франса. Ле Пен публично выражал свое восхищение ЦАХАЛом в его войне против Египта. Девять лет спустя, во время Шестидневной войны, фанатичный антисемит, бывший глава Бюро по делам евреев во время оккупации, Ксавье Валлат — человек, ответственный за антисемитское законодательство коллаборационистского режима Виши, выразил бы такое же чувство восхищения.

Так что же все это означает? И как быть французским евреям со своим недоумением относительно лабиринта французских противоречий? Мы живем в пост-гитлеровском мире, или, разумеется, в пост-гитлеровской Европе, где такие слова, как "антисемитизм", могут быть услышаны только на фоне лагерей смерти. Однако, нет ли здесь более глубинного смысла, который стоит поискать в стране, где от французской революции до дела Дрейфуса и Второй мировой войны то, что когда-то называлось «еврейским вопросом», оказалось столь важным для его идентичности?

Спустя две недели после моей встречи с Марин Ле Пен, появилась новость о том, что апелляция Мехди Неммуша, предполагаемого убийцы евреев в брюссельском музее, была отклонена и он, наконец, был переведен в Бельгию для судебного разбирательства. Были также преданы гласности имена его двух бельгийских адвокатов, Анри Лаке и Себастьяна Куртуа. Среди клиентов последнего были Бельгийский исламский центр (который пытался сравнить израильского премьер-министра, Биньямина Нетаньяху, с Адольфом Гитлером), горстка бельгийских вербовщиков для сирийского джихада и организатор антисемитского конгресса, запланированного правым бельгийским депутатом, Лораном Луи. Имя последнего фигурирует в списке сторонников Жан-Мари Ле Пен на президентских выборах 2007. Оба они также являются адвокатами Дьедонне и получили от него «золотой кнелль».