 |
| Идея имитировать китайскую модель не является новой в Иране. На снимке: президент Ирана Хасан Рухани пожимает руку президенту Китая Си Цзиньпину 23 января 2016 года в Тегеране. (Фото STR / AFP через Getty Images) |
Амир Тахери, 2 февраля 2020 г.
Может ли драматическая кончина генерала Кассема Сулеймани явиться шоковой терапией, способной убедить тех, кто обладает реальной властью в Тегеране, признать провал стратегии, которая завела Иран в тупик?
Этот вопрос обсуждался на масштабной конференции с участием нескольких ученых из одного из ведущих университетов Ирана. Сам факт, что такой вопрос может быть обсужден, должен рассматриваться как существенный. Это свидетельствует о готовности все большего числа иранцев игнорировать правила молчания, навязанные режимом, и более или менее открыто поднимать табуированные вопросы.
В ходе дискуссии один участник провел параллель между смертью Сулеймани и смертью маршала Линь Бяо, министра обороны коммунистов Китая, гибель которого в авиакатастрофе в 1971 году открыла путь для радикального изменения курса маоистского Китая. Устранение Линя позволило китайским реформистам, во главе с тогдашним премьер-министром Чжоу Энь-лаем, изолировать так называемых сторонников жесткой линии «банды четырех» во главе с женой Мао, Цзян Цин, и довести Великую пролетарскую культурную революцию до конца, как прелюдию к историческому изменению курса, призванному превратить Народную Республику из проводника революционного дела в нормальное национальное государство. В течение нескольких лет Народная Республика под руководством Дэн Сяопина строила капиталистическую экономику с тоталитарными политическими рамками, отбрасывая мечты об «экспорте революции».
Потеряв свою революционную легитимность, коммунистический режим Китая начал создавать новый источник легитимности, благодаря экономическому успеху и резкому повышению уровня жизни сотен миллионов людей по всей стране.
Китайцы выяснили, что производить и экспортировать товары, которые нужны людям по всему миру, проще и выгоднее, чем пытаться экспортировать революцию, к которой не стремился никто, за исключением нескольких студентов в Лондоне и Париже.
Однако параллель не точна. Лин был обвинен в тайных связях с «империализмом» и в заговоре с целью переворота против председателя Мао, в то время как Сулеймани считался «высшим руководителем» самого верного помощника Али Хаменеи. Лин имел блестящую биографию, приведя Народно-Освободительную Армию в многочисленных сражениях к победе с его завоеванием Пекина как заключительного букета.
Напротив, даже самые ярые поклонники Сулеймани не могут назвать ни одного сражения, в котором бы он отличился, не говоря уже о победе. Даже сейчас его сторонники вспоминают только о его политических успехах, в том числе, предполагаемого успеха в предотвращении падения Башара Асада в Сирии и захвата контроля над ливанским государственным аппаратом с помощью своих приспешников.
Тем не менее, гибель Сулеймани действительно дает возможность для серьезного пересмотра политики "экспорта революции" Хаменеи, которая стоила Ирану астрономических сумм и бесчисленных жизней, при этом ни одна страна не приняла хомейнистскую идеологию и систему правления.
Идея подражать китайской модели не является новой в Иране. Впервые она была озвучена в 1990 году тогдашним президентом Али-Акбаром Хашеми Рафсанджани, который зашёл так далеко (то ли в шутку, то ли всерьез), что был даже готов отказаться от клерикальной одежды, чтобы приспособиться к современному миру.
Шах пообещал, что превратит Иран во «вторую Японию». Рафсанджани пообещал «второй Китай». Шах не смог выполнить свое обещание, потому что исламская революция захватила его по дороге, и ему пришлось отправиться в изгнание.
«Второй Китай» Рафсанджани также оказался мертвой мечтой с потенциальной иранской версией Дэн Сяопина, которому просто удалось остаться в живых и выйти из тюрьмы, с трудом терпимым настоящими «решающими», как опозоренный дядя. Некоторые из близких соратников Рафсанджани теперь говорят мне, что он был «немного трусоват» и потерял свою возможность сделаться Дэн Сяопином, будучи втянутым в коррупционные сделки.
По их словам, Рафсанджани не осознавал, что человек начинает зарабатывать деньги для себя, своей семьи и окружения после того, как сделался Дэн Сяопином, а не раньше. Семья Дэна, включая его дочь, зятя и прихлебателей, заработала миллионы после того, как Китай перестал быть маоистским. В случае Рафсанджани миллионы были сделаны без какой-либо попытки прекращения хомейнизации.
В то время Рафсанджани играл свою мелодию "Китай". В нескольких статьях я утверждал, что модель Дэна не применима к Исламской Республике. В Китае маоизм, несмотря на всю причудливость, был мощной идеологией, сочетающей национализм, ксенофобскую обиду и грубый эгалитаризм, символизируемый навязыванием униформы и единиц коллективного производства.
Напротив, хомейнистская идеология никогда не развивалась в последовательное повествование, в то время как ее открытая враждебность к иранскому национализму придавала ему чуждую ауру. Более того, китайская революция победила после десятилетий борьбы, включая огромную гражданскую войну, в которой принимали участие десятки миллионов человек по обе стороны.
Напротив, хомейнистская революция добилась успеха, примерно, за четыре месяца, потому что шах, не желая отдавать приказы о массовых репрессиях, решил отказаться от власти и уйти. Существуют и другие различия между Ираном сегодня и Китаем 1980-х годов.
Народная Республика находилась под жестким контролем Коммунистической партии Китая, которая имела по меньшей мере пять миллионов обученных и дисциплинированных кадров, способных передать свое послание обществу в целом и мобилизовать поддержку для любых изменений стратегии. Хомейнистская республика не имеет такой структуры, и ее базе поддержки, погрязшей в коррупции, все труднее общаться с обществом в целом.
Массовые собрания, которые организует режим, не должны никого обманывать. Сегодня тегеранские «решатели» представляют собой небольшое, все более изолированное меньшинство, оказавшееся в воображаемом прошлом и опасающееся будущего.
Хуже того, многие «решатели» уже отправили часть своих денег за границу, а своих детей -- в Европу и Америку. Проходя через «кто есть кто» этих «решателей», поражаешься тому, как многие ведут себя как торговцы коврами, рассматривая Иран как землю, которую можно грабить, отправляя доходы на Запад. Они не могут произвести иранский «Дэн», потому что они не хотят создавать производительную экономику.
Все, что их интересует — это получить деньги и сбежать. Они также не способны создать государственные институты, необходимые для современной экономики, способной занять достойное место на мировом рынке.
Механизм, унаследованный Дэном и его командой, был, безусловно, репрессивным и устаревшим по более высоким международным стандартам. Однако в рамках своих собственных парадигм он работал.
Напротив, Хомейнистская республика, хотя и устарела и репрессивна, как и маоистский режим, просто не работает. Отсутствие какого-либо механизма для самореформирования напоминает лошадь с завязанными глазами на древних мельницах, которые ходят по кругу, размалывая семена горького урожая.
Амир Тахери был главным редактором ежедневной газеты «Кайхан» в Иране с 1972 по 1979 год. Он работал в бесчисленных изданиях или писал для них, опубликовал одиннадцать книг и с 1987 года является обозревателем "Ашарк аль-Аусат". Председатель Gatestone Europe.
| Перевод: Miriam Argaman | |
Опубликовано в блоге "Трансляриум" | |