То тут, то там появляются статьи, рассказывающие о возможной гражданской войне во Франции. Иван Риуфоль, которого я очень высоко ценю, упомянул эту проблему и даже посвятил ей книгу. Эрик Земмур говорит о «колонизации» и иногда выдвигает гипотезу французского сопротивления тому, что ожидает французов.
Я должен сказать: «нет», я не думаю, что во Франции будет гражданская война и не верю в сопротивление. В недавнем прошлом я уже объяснял, почему, и считаю полезным подчеркнуть еще раз некоторые моменты.
Эрик Земмур прав в одном: колонизация происходит и ускоряется. Инциденты, подобные тому, что произошел с женщиной в длинном черном покрывале, которая сопровождала школьную поездку в Дижон, были бы немыслимыми пятнадцать лет назад. Множество других инцидентов были бы немыслимы сами по себе.
Пятнадцать лет назад во Франции не было крупных терактов со стороны ислама. Запретные зоны сформировались, но в то время их было не более семисот. Молодые мусульмане жгли автомобили, чтобы по-своему отпраздновать 14 июля или 31 декабря, но этот феномен еще не достиг того масштаба, который он принял сегодня.
Были изнасилования и сексуальные посягательства, но мы не насчитывали их в таком количестве, которое мы имеем сегодня: в среднем 400 в день, и эта цифра показалась мне такой высокой, когда я ее увидел, что я решил проверить эти сведения, дабы убедиться, что я не ошибся.
Пятнадцать лет назад, книги, которые говорили правду об исламе, не лежали в подсобке библиотеки, как, если бы это были порнографические работы.
Такие замечания, как те, что делает Эрик Земмур в отношении ислама, и которые послужили его осуждению в суде, возмущенным призывам к действиям, призывам к бойкоту, даже подстрекательству к его убийству, все еще можно было сдержать, не вызывая такой интенсивной реакции и ненависти.
Пятнадцать лет назад поведение Жюльена Одуля (Жюльен Одуль, французский политик и модель – прим. пер.) в отношении женщины в вуали в Дижоне, я думаю, не вызвало бы почти единодушного возмущения журналистов крупных СМИ и французского политического класса. И не последовали бы за этим демонстрации мусульман, изображающих из себя жертв остракизма или преследования, особенно вскоре после убийства полицейских мусульманином в полицейском управлении. Плакаты с надписью «Если вам не нравится мое платье, уезжайте из моей страны», не могли быть разорваны, не вызывая соответствующей реакции.
Такие замечания, как недавние высказывания Ясин Беллатар, бывшего советника Эммануила Макрона, о том, что мусульмане не участвуют в «проекте ассимиляции», были бы восприняты очень негативно.
Протестующие не мусульмане не скандировали бы хором "Аллаху Акбар" в нескольких сотнях метров от Батаклана, как это произошло недавно в конце недавней демонстрации против "исламофобии".
То, что сейчас происходит во Франции, является широким подстрекательством к пассивности и попыткой ввести народу наркоз, и этот стимул, я говорю с грустью, работает очень широко.
Люди, без сомнения, злятся, но не выражают этого. Ни один политический лидер не выражает чего-либо, а если выражает, то только в смягчённом виде, из страха быть отключенным и лишенным микрофонов и камер.
Эрик Земмур имеет смелость говорить и страдает от последствий, но он почти единственный, кто все еще может сказать то, что он говорит, не погружая голову под воду, до тех пор, пока не наступит медийная смерть.
Рено Камю, если назвать только его, полностью исчез с экранов телевизоров, и его постоянно выволакивают в грязи, при этом никого это не волнует.
Книги, которые рассказывают правду об исламе, находятся уже даже не в подсобке книжных магазинов, их вообще больше нет в книжных магазинах. Они являются предметом полного бойкота, и почти никто их не покупает.
Демонстрация против исламизации страны состоялась через неделю после демонстрации против "исламофобии" и собрала в десять раз меньше народу, чем та. Она была организована очень заметной группой правых, но даже если бы она была организована без связи с группой, я сомневаюсь, что она собрала бы больше.
До беспорядков 2005 года, пассивность протекала латентно, а потом она стала все более выраженной. Совсем вопиющей она стала после нападений 2015 года. Демонстрация после убийств в Шарли Эбдо была пронизана подчинением политкорректности, а не духу восстания.
После бойни в Батаклане, затем бойни в Ницце, были лишь свечи, цветы и слезы. После убийств в штабе полиции не было ни свечей, ни цветов, и даже слезы были не очень заметны.
Колонизация Франции происходит, и ее сопровождает пассивность. Сопротивления не возникает. Толчок не принимает форму. Только одна сторона ведет войну и наступает. Впереди никого.
Вряд ли найдется кто-то, кто осмелится сказать «нет» и сказать "хватит". Анестезия работает. Основные СМИ следят за этим. Политические лидеры страны тоже.
Я не хочу думать, что уже слишком поздно. Мне бы этого очень не хотелось. Но мне не удается. Несколько месяцев назад, я написал, что анестезия привела к эвтаназии. Сегодня я бы хотел написать обратное. Но увы, не могу. Выражаю ли я пессимизм? Если я добавлю сюда другие элементы, позволяющие описать стремительный упадок Франции, я стану выглядеть куда, как пессимистичнее. Должен ли я высказать это? Я пессимист. Я хотел бы не быть им. Скоро я опубликую книгу под названием «Есть ли кто-то, кто спасет Францию?"
Я поговорю в ней об этом.
| Перевод: Miriam Argaman | |
Опубликовано в блоге "Трансляриум" | |