Марк Вейцман
Как случился Мохамед Мерах? В третьей части серии из пяти статей об антисемитизме во Франции объясняются корни тулузского террориста.
***
При своих 20,000 жителей, город Тулуза, что на юго-западе Франции, может похвастаться крупнейшей из мелких еврейских общин Франции. Школа Озар Хатора, самое крупное учебное заведение общины, насчитывающее 200 школьников из разных уголков страны, имеет классы с 6-го по 12-й. Школа расположена в районе “La Roseraie” (розарий), скромном жилом районе из обособленных домов, обрамленных цветами. Три низких здания школы ничем не отличаются от всех остальных домов этого тихого, молчаливого места. Если смотреть из двора школы, где дети бегают и играют, скромная синагога может показаться небольшим бассейном или маленьким административным зданием.
Как и в остальных очень ассимилированных еврейских общинах Тулузы, замечательной особенностью школы является отсутствие нарочитости. До убийства в марте 2012, именно это мгновенно придало этому месту его всемирную известность, и сделало Францию единственной западной страной со времен второй мировой войны, где дети от 3 до 8 могут быть убиты на улице средь бела дня, за то, что они евреи. Единственно, чем школа была известна – это своей исключительностью. По сей день, школа Озар Хатора по-прежнему ежегодно поставляет Франции 100%-ное прохождение на степень бакалавра на выпускных экзаменах в национальной средней школе. Из них 87% получают очки в ранге А.
В отсутствии Яакова Монсонего, меня принимает школьный завуч, Энн Вертеншлаг, и ведет перекусить в кафетерий. Она рассказывает мне, как успех школы Озар Хатора стал очевидным, когда она впервые открылась в 1983, на частной квартире в центре города, имея всего 8 учеников. Школа была задумана, говорит она, как часть сети Озар Хатора — учреждения, созданного после войны Исааком Шаломом, американским филантропом сирийского происхождения. В 1910 году, Шалом эмигрировал из Алеппо в нью-йоркский Нижний Ист-Сайд. После того, как он сделал деньги на бизнесе «шмата» и рассмотрел состояние дел евреев в 1945, он пустил свое богатство на создание еврейских школ на Востоке — сначала в Израиле, затем в Северной Африке и, наконец, во Франции, после того, как большинство евреев из стран Магриба были выброшены из арабских стран и поселились там, медленно заменяя традиционное население Ашкенази.
Тулуза была третьим городом во Франции, где была открыта школа Озар Хатора, после Лиона и Сарселля. Однако за 10 лет она едва ли заслуживала называться школой. Пришлось харизматичному Якову Монсонего («Мистеру Монсонего», как называет его Вертеншлаг) все изменить. Раввин из марокканской семьи хорошо известных раввинов, Монсонего и его жена Яффа поселились в Тулузе в начале 90-х. Им было тогда за двадцать, они были полны энергии, и как только услышали об Озар Хатора, они создали проект по превращению ядра школы в заведение, признанное на национальном уровне, не только как общеобразовательная, но и как еврейская школа и центр академических знаний.
Энн Вертеншлаг – высокая блондинка с какой-то особенной элегантностью, женским обаянием, и сдержанной, но весьма энергичной властностью, что указывает на ее реальную силу. Нотариус по профессии, она случайно нашла работу в школе в 2010, после того, как она покинула Страсбург, где родилась.
Николь Ярдени, местная представительница Совета еврейских организаций Франции, была дома за завтраком, когда ее двоюродный брат позвонил, чтобы огорошить новостью.
А что действительно это значит для Франции? Стенограмма 4 часового разговора между Мохамедом Мерахом, 23-летним убийцей алжирского происхождения, родившимся и выросшим в Тулузе, и мусульманским полицейским переговорщиком, по прозвищу «Хассан», дает представление о холодном душевном состоянии молодого человека за год до нападения. Диалог имел место в первой половине 30-часовой осады Мераха в квартире жилого дома в квартале Ла-Кот-Павэ, через два дня после убийства в школе и через один день после того, как он был обнаружен. Нападение группы спецназа в 3 часа утра было встречено ружейными залпами Мераха через дверь. Двое полицейских были ранены, а остальным пришлось отступить, заставив растерявшиеся власти объявить осаду. В 9:20 утра, в обмен на одно из ружей Мераха, ему была предоставлена рация для разговора.
После детства в том, что полиция называет «исламо преступная семья» в густонаселенном пригороде Тулузы, Ле Изар, Мерах стал радикалом в тюрьме, но, как он сказал в стенограмме, «до тюрьмы я был уже ОК с тем, что они (исламисты) делают в Алжире». В апреле 2010 он пытался связаться с местными исламистами. Из-за невозможности сделать это, он отправился в Сирию в июле 2010, осуществив удивительную поездку через Ливан, Турцию, Иорданию, Египет, даже Израиль, Таджикистан и Афганистан, где он посетил руины статуй Будды, разрушенной талибами, ожидая, как ни невероятно это звучит, «чтобы быть ими похищенным, чтобы я мог убедить их, какой я искренний, и чтобы они меня обучили». Однако он не добился успеха. (Где он нашел деньги для поездки, сегодня по-прежнему тайна, как и тот факт, что он был все это время под наблюдением французской полиции, которая допросила его по возвращении в Тулузу только, чтобы купиться на его ложную версию относительно его поездки, что он был только туристом).
Во время второй поездки в августе 2011 он, наконец, встретил «братьев», которые приобщили его к террору. И вот мировоззрение (в пересказе на французский с проблемами перевода):
Теория об одиночке, что примечательно, была особенно популярна у правых, вместе с главой администрации Центральной внутренней разведки, Бернардом Скуарчини, который против всяких доказательств, защищал точку зрения, что Мерах был «одинокий волк». После смерти Мераха, его отец, на самом деле, попытался подать в суд на Францию за убийство из Алжира, куда он вернулся жить после вынесения ему приговора во Франции за оборот наркотиков. Отчим Мераха известен как исламист; его сын (единокровный брат Мераха) Сабри Ессид, был арестован в Сирии на его пути к джихаду в Ираке; его сестра Суад заявила, что она гордится деянием Мераха, и по данным разведки недавно перешла в Сирию; брат Мераха, Абделькадер, находится сегодня в тюрьме за наущение своего брата, несколько лет назад, зарезать ножом Абдельгани, единственного сына семьи Мераха, который, видимо, пытался избежать тисков исламистской идеологии. (Причиной поножовщины, согласно книге Абдельгани, 38, которую он написал, заключалась в его браке с женщиной, чей дед был евреем).
И все же, у Скуарчини имелись все основания прикрыть провал расследований. Полиция Тулузы «засекла» Мераха еще до его нападения на школу, но ей было запрещено действовать парижской группой по прямому указанию Скуарчини. Обоснованием служили административные ограничения. Франция является крайне централизованной страной, но политика могла также сыграть свою роль. Скуарчини был назначен Николя Саркози, который был президентом в то время. Саркози проводил популистскую кампанию за свое переизбрание, и ему чертовски были нужны результаты в плане безопасности. Вся эта осада, в этой связи, была цирком СМИ с министром внутренних дел Клодом Жеаном на месте происшествия перед камерой нон стоп, половиной пиара для Саркози и его людей и половина – для журналистов. Дезорганизация, последовавшая среди полицейских сил, оставила Мераха, на самом деле, свободным уйти из квартиры среди ночи, когда он находился под наблюдением, для установки будущего укрытия и телефонного звонка журналисту на канале France 24, международному телеканалу, которому он объявил о своей ответственности за совершенные действия и напомнил, что видеозапись убийства будет скоро обнародована через Аль-Джазира. Потом он спокойно вернулся домой. (Аль-Джазира действительно получила видеозапись. Журналисты в Дохе очень эффектно решили подождать решения эмира насчет передачи записи в эфир. Можно себе только представить, что бы произошло, если бы Франция и Катар были в плохих отношениях. По сей день никто не знает, существуют ли копии этой записи).
Целью всего этого идеологического и политического хаоса было, опять же, поместить Мераха в центр общественной жизни. Он стал звездой. Минута молчания, объявленная для жертв во всех французских начальных и средних школах, была встречена сопротивлением со стороны трех учителей, которые решили, что убийца должен быть назван в числе жертв. Стены были покрыты граффити в его память. Он стал вдохновителем для Мехди Немуша, брюссельского убийцы, и он регулярно упоминается «про-палестинскими» демонстрантами, устраивающими беспорядки в Париже в эти дни. Сегодня каждый помнит его имя. Что касается детей, то они всего лишь три невезучих ребенка из ортодоксальной еврейской школы. Как кто-то сказал мне в период после убийства,
Поделиться с друзьями:
Как случился Мохамед Мерах? В третьей части серии из пяти статей об антисемитизме во Франции объясняются корни тулузского террориста.
***
При своих 20,000 жителей, город Тулуза, что на юго-западе Франции, может похвастаться крупнейшей из мелких еврейских общин Франции. Школа Озар Хатора, самое крупное учебное заведение общины, насчитывающее 200 школьников из разных уголков страны, имеет классы с 6-го по 12-й. Школа расположена в районе “La Roseraie” (розарий), скромном жилом районе из обособленных домов, обрамленных цветами. Три низких здания школы ничем не отличаются от всех остальных домов этого тихого, молчаливого места. Если смотреть из двора школы, где дети бегают и играют, скромная синагога может показаться небольшим бассейном или маленьким административным зданием.
Как и в остальных очень ассимилированных еврейских общинах Тулузы, замечательной особенностью школы является отсутствие нарочитости. До убийства в марте 2012, именно это мгновенно придало этому месту его всемирную известность, и сделало Францию единственной западной страной со времен второй мировой войны, где дети от 3 до 8 могут быть убиты на улице средь бела дня, за то, что они евреи. Единственно, чем школа была известна – это своей исключительностью. По сей день, школа Озар Хатора по-прежнему ежегодно поставляет Франции 100%-ное прохождение на степень бакалавра на выпускных экзаменах в национальной средней школе. Из них 87% получают очки в ранге А.
В отсутствии Яакова Монсонего, меня принимает школьный завуч, Энн Вертеншлаг, и ведет перекусить в кафетерий. Она рассказывает мне, как успех школы Озар Хатора стал очевидным, когда она впервые открылась в 1983, на частной квартире в центре города, имея всего 8 учеников. Школа была задумана, говорит она, как часть сети Озар Хатора — учреждения, созданного после войны Исааком Шаломом, американским филантропом сирийского происхождения. В 1910 году, Шалом эмигрировал из Алеппо в нью-йоркский Нижний Ист-Сайд. После того, как он сделал деньги на бизнесе «шмата» и рассмотрел состояние дел евреев в 1945, он пустил свое богатство на создание еврейских школ на Востоке — сначала в Израиле, затем в Северной Африке и, наконец, во Франции, после того, как большинство евреев из стран Магриба были выброшены из арабских стран и поселились там, медленно заменяя традиционное население Ашкенази.
Тулуза была третьим городом во Франции, где была открыта школа Озар Хатора, после Лиона и Сарселля. Однако за 10 лет она едва ли заслуживала называться школой. Пришлось харизматичному Якову Монсонего («Мистеру Монсонего», как называет его Вертеншлаг) все изменить. Раввин из марокканской семьи хорошо известных раввинов, Монсонего и его жена Яффа поселились в Тулузе в начале 90-х. Им было тогда за двадцать, они были полны энергии, и как только услышали об Озар Хатора, они создали проект по превращению ядра школы в заведение, признанное на национальном уровне, не только как общеобразовательная, но и как еврейская школа и центр академических знаний.
«Это, конечно, требует решимости, веры и энергии», -- говорит Вертеншлаг, « но прежде всего это требует хорошего набора. Чтобы получить согласие государства, нужно было набрать больше учеников, а чтобы иметь больше учеников, нужен был отличный преподавательский состав. Так, г-н Монсонего стал искать преданных учителей, не взирая на их религиозную принадлежность. Преподавателей, которые верят в то, что они делают, думают о своей задаче как о призвании и, прежде всего, заботятся, как мы, об интересах учеников. Это всегда было ключом.
С самого начала, преподаватели принимали участие в образовательной программе — учебном плане, который следует указаниям Министерства образования и к которому добавляются 10 часов иудаизма. В школе также приветствуется и поощряется свобода мысли и свобода мнений.
Как «религиозному» удалось сделать школу Тулузы Озар Хатора?
Как «религиозному» удалось сделать школу Тулузы Озар Хатора?
«Это больше походило на эксперимент», -- отвечает Вертеншлаг. «Мы предоставляем детям своего рода обучение и своего рода жизнь, которые они сохраняют после школы. И это дает результаты. Позвольте мне привести вам один пример. Школа имеет структурный дефицит, который вынуждает нас призывать выпускников делать пожертвования. Мы могли собирать таким образом около 60 000 евро в год. Со всех уголков мира бывшие ученики стремятся помочь, потому что они чувствуют, что должны что-то отдавать. Это взаимное обязательство: это то, что помогает понять, как г-ну и г-же Монсонего удается просыпаться каждое утро, несмотря на то, что произошло. Это помогает понять, как они идут через врата. Это необъяснимая сила».***
Энн Вертеншлаг – высокая блондинка с какой-то особенной элегантностью, женским обаянием, и сдержанной, но весьма энергичной властностью, что указывает на ее реальную силу. Нотариус по профессии, она случайно нашла работу в школе в 2010, после того, как она покинула Страсбург, где родилась.
«Превратности жизни», - трезво комментирует она. «У меня были маленькие дети, и я искала работу, которая оставляла бы мне место для практики иудаизма. Появилась возможность, и я ею воспользовалась».
Она очень неохотно говорит об убийстве, а когда говорит, то использует фразу «то, что случилось».
«Что произошло, то произошло», -- говорит она хорошо управляемым, сдержанным голосом, который скрывает чувства. «Это был, конечно, шок. К этому невозможно подготовиться. Даже полицейские машины для охраны ворот синагог в определённые моменты нашей истории евреев во Франции, даже тот факт, что она в некотором смысле, всегда была здесь, эта угроза. Знаете? Идешь в синагогу, говоришь себе, «ну, там же полиция». И что? Конечно, если это вообще случится, то случится где-то еще. Не здесь.Разумеется, если это и случится, то где-то в другом месте. Не здесь.
«Я вам скажу что-то еще. Может быть, дней через 10 после того, как это случилось, у нас был первый обед в школе с учениками. Были г-н Монсонего, несколько преподавателей и я. И кто-то на этом обеде выступил с речью. И он сказал, что, по сути, после тщательного изучения вопроса, его вывод состоит в том, что мы должны проявить большую осторожность, потому что спустя три месяца после первого нападения, второе - вероятнее всего, может произойти на этом же месте. И я подумала, что этот человек сходит с ума! Во-первых, сделать такое безответственное заявление перед уже травмированными детьми, и, во-вторых, оно не имеет никакого смысла! Однако если я была права по первому пункту, то была неправа по второму. Знаете, я думала, что, если нас ударили один раз, то не могут ударить второй, не так ли? Однако конечно, могут. Не через три месяца, так через три года или 30 лет. Правда в том, что у нас есть такой же шанс попасть, как и у любого другого, и, возможно, даже немного больший, потому что мы - беззащитны».Здесь Вертеншлаг имеет в виду многие угрозы и оскорбления, которым подверглась школа, помимо многочисленных слов сочувствия, после убийства. Телефонные звонки и письма. (День, когда это случилось, в довольно буржуазной парижской школе, дети моих еврейских друзей подверглись оскорблениям из-за убийства. Как мне сказал один мой знакомый, показывая развернутое состояние ума:
«Мы слишком много делаем из всего этого и только потому, что дети – евреи»).
На Facebook какой-то человек изобразил себя, делающим печально известный «кнель», антисемитские жест, популяризованный комиком Дьёдонне, перед школой.
«Но я отказываюсь сдаваться», - говорит Вертеншлаг. "Я знаю, что контекст не поможет. Я знаю, что убийство в Брюсселе разбередило раны у некоторых детей. Однако если мы уступим, то что дальше? Мы что, убежим и будем жить в чужой стране? А как насчет тех, кто не может? Я знаю, что как еврейка и как Ашкенази даже еще больше, я бы должна была удивиться, где предел. Как я дошла до точки невозврата, это другой вопрос. В сегодняшней Франции опасно быть евреем. Однако с другой стороны я чувствую себя такой же француженкой, как и любая другая. Таким образом, нужно найти правильную формулу. Вы должны работать для того, чтобы дети добились, как можно большего успеха. Надо, чтобы они продолжали мечтать так, как они это делали до того, как это случилось. Это самое главное. Мы не можем позволить, чтобы нас разрушили. Мы не можем позволить, чтобы наш образовательный проект был разрушен тем, что случилось».После нападения, когда должны быть построены более высокие стены с колючей проволокой на воротах школы, Вартеншлаг нескромно спрашивает, нельзя ли сделать эти провода и стены прозрачными. И, конечно, нельзя. Когда я впервые услышал об этой подробности, я подумал о ней, как о трогательно наивном, слегка смешном избытке деликатности, но теперь, слушая ее, глядя на эти ворота и стены, я думаю уже иначе. И я думаю об этой новой стене: ярлык «ортодоксальная» был приклеен школе прессой в ее освещении нападения. «Нападение на ортодоксальную еврейскую школу». А там 95% учителей - не евреи. Некоторые из них даже не имели никаких контактов с евреями до того, как они пришли работать в Озар Хатора. И, несмотря на давление со стороны членов их семей, все они остались в школе. Не является ли «ортодоксальная» простым невинным словом в стране, где «светскость», французское слово для секуляризма, несет в себе идеологическую нагрузку, как никогда? И я начинаю думать, а не было ли именно это поводом для нападения? Не просто людей убить, а запереть оригинальный эксперимент в ограниченные рамки идентичности. Прикрепить этих людей к придуманной «еврейской общинности», которой французское мнение может приписать убийство и отдалить их от Франции. И я думаю о скромности школы, ее отказе от «показухи», нежелании Вертеншлаг рассказывать сказку о том, «что случилось». Не есть ли все это, по сути, борьба с уступками, элегантным сопротивлением клише, способом оставаться свободными и осуждаемыми.
«Я закрываю глаза», --говорит Вертеншлаг, «и слышу детский смех во дворе, и это похоже на любую другую школу».
***
Убийства 19 марта 2012 в школе Озар Хатора началось фактически с убийства неделей раньше, 11 марта, в южной части города, офицера 1-го полка парашютистов, по имени Имад ибн-Зиатен.
Ибн-Зиатен, французский офицер марокканского происхождения, разместил объявление на веб-сайте о продаже мотоцикла. Объявился покупатель, и была назначена встреча, но когда ибн-Зиатен пришел, то, вместо того, чтобы купить мотоцикл, неизвестный выстрелил ему в голову пулей 45-го калибра. Свидетели видели убийцу, спасавшегося на черном скутере. Четыре дня спустя, 15 марта, во второй половине дня в близлежащем городе Монтобан, три других военнослужащих — Абель Шенуф, католик алжирского происхождения, Мохамед Легуад, мусульманин и Лоик Либер, были застрелены из того же оружия в общей сложности 11 выстрелами, перед банкоматом. (Хотя парализованный, Либер оказался единственным выжившим). И снова видеокамеры заметили молодого человека на черном скутере с лицом, прикрытым черным капюшоном.
Убийства 19 марта 2012 в школе Озар Хатора началось фактически с убийства неделей раньше, 11 марта, в южной части города, офицера 1-го полка парашютистов, по имени Имад ибн-Зиатен.
Ибн-Зиатен, французский офицер марокканского происхождения, разместил объявление на веб-сайте о продаже мотоцикла. Объявился покупатель, и была назначена встреча, но когда ибн-Зиатен пришел, то, вместо того, чтобы купить мотоцикл, неизвестный выстрелил ему в голову пулей 45-го калибра. Свидетели видели убийцу, спасавшегося на черном скутере. Четыре дня спустя, 15 марта, во второй половине дня в близлежащем городе Монтобан, три других военнослужащих — Абель Шенуф, католик алжирского происхождения, Мохамед Легуад, мусульманин и Лоик Либер, были застрелены из того же оружия в общей сложности 11 выстрелами, перед банкоматом. (Хотя парализованный, Либер оказался единственным выжившим). И снова видеокамеры заметили молодого человека на черном скутере с лицом, прикрытым черным капюшоном.
«Мой сын ходил в шестой класс, а дочь – в школу Ган Раши, филиал школы Озар Хатора, для маленьких детей»,
- рассказывает Вертеншлаг.
«Так, что каждое утро, отводя своего сына в школу, я брала с собой дочь г-на Монсонего, Мирьям, 8 лет, в школу Ган Раши вместе с моей дочерью, а г-жа Монсонего возвращала мою дочь вечером домой. Однако в тот день, моя дочь была больна, и когда я повезла сына в школу, а маленькая Мирьям сделала шаг, чтобы зайти в машину, я сказала, «Нет, милая, прости, сегодня я не смогу тебя забрать, я только что позвонила твоему папе, чтобы тебя забрала другая машина». Она осталась с г-ном Сандлером, его детьми и двумя стажерами, а я уехала».То, что случилось, спустя 5 минут тихим утром в районе La Roseraie во время службы в синагоге, в которой собрались почти все дети, было рассказано в прессе и в Интернете: как человек на скутере, с капюшоном на голове и камерой Go-Pro на груди, припарковал свою машину прямо против ворот, достал Парабеллум 9 мм и выпустил целый ряд пуль, попав сначала в раввина Сандлера, потом в его сына Габриэля, 3 лет, и Арие, 6 лет (и как потом стало ясно из видео наблюдения, один из детей полз к отцу, когда убийца застрелил его). Как он погнался за Мирьям Мосонего и по пути застрелил Аарона («Брайяна» Бижуя, 15 лет, одного из двух стажеров , которые пытались помочь маленькой девочке убежать от своего убийцы, но он догнал ее, схватил за волосы, приставил пистолет к ее голове и нажал на курок; когда оружие заклинило, он бросил его и достал пистолет 45 калибра и с близкого расстояния застрелил ребенка. Потом, когда двор опустел, и больше не видно было цели (то, что на синагоге не было вывески, вероятно, спасло жизнь детей, находившихся внутри), он сел на свой скутер и уехал, бросив позади одного убитого взрослого и троих мертвых детей. (Хотя Аарон Бижуй был серьезно ранен, он выжил).
Николь Ярдени, местная представительница Совета еврейских организаций Франции, была дома за завтраком, когда ее двоюродный брат позвонил, чтобы огорошить новостью.
«Он знал, потому что там были его двое детей», - сказала она мне. «Но на самом деле, мне пришлось заставить его повторить фразу трижды: «В Озар Хатора была стрельба». Я буквально не поняла, что это значит».
Ярдени — доброжелательная, сильная, средних лет женщина с глубоким голосом. Самое поразительное, говорит она, что на месте происшествия она обнаружила… тишину. Родителям, столпившимся в конце улицы за полицейскими заграждениями, было запрещено входить, и они стояли в полной тишине с суровыми лицами. Их поведение поразило ее. Они никоим образом не могли знать, кто пострадал и кто был в безопасности, потому что трупы все еще лежали во дворе школы, и все ждали, когда приступит группа по расследованию. Детей собрали в трапезной и не разрешали выходить. Не было ни истерики, ни плача. Просто молчание — и ожидание.
«Психологические объяснения меня не интересуют, социологические объяснения меня тоже не интересуют. Важно то, что эта трагедия значила для Франции».Она говорит, что, когда она вошла в помещение трапезной (полиция пропустила ее в виду ее статуса), она увидела детей, не зная, что им сказать, и первое, что пришло на ум, было выражение на йидиш «Schver zu sein yid»(тяжело быть евреем - прим. пер.), которое она слышала от своего отца. (Её отец -- один из последних немецких евреев, которые были свидетелями Хрустальной ночи, прежде чем его семья бежала из страны). Она сказала, что по-французски это значит:
«Ты очень молод, чтобы знать, как трудно быть евреем».
(Ссылка на прошлое была неизбежна. В тот же вечер она провела достойную, сильную пресс-конференцию, на которой Ярдени вспомнила о своей свекрови, которая потеряла сына и дочь в Шоа — упоминание, о котором она потом сожалела).
Она говорит, что выходя из трапезной, она увидела Монсонегро, который едва держался на ногах, и его кто-то поддерживал, и тогда она поняла, что ее задача в ближайшие дни, как главы местного Совета французской еврейской организации – это быть «экраном» между школой и широкой общественностью, представленной прессой, полицией и многими политиками, которые угрожают нахлынуть. Президентская кампания была в полном разгаре, и два главных кандидата - Николя Саркози и Франсуа Олланд, уже были на пути в школу. (Вскоре к ним присоединился Биньямин Нетаньяху. Из французов не позвонила только Марин Ле Пен от Национального фронта ).
Она говорит, что выходя из трапезной, она увидела Монсонегро, который едва держался на ногах, и его кто-то поддерживал, и тогда она поняла, что ее задача в ближайшие дни, как главы местного Совета французской еврейской организации – это быть «экраном» между школой и широкой общественностью, представленной прессой, полицией и многими политиками, которые угрожают нахлынуть. Президентская кампания была в полном разгаре, и два главных кандидата - Николя Саркози и Франсуа Олланд, уже были на пути в школу. (Вскоре к ним присоединился Биньямин Нетаньяху. Из французов не позвонила только Марин Ле Пен от Национального фронта ).
«Когда г-н Монсонего вылетел в Израиль, чтобы похоронить своих детей», -- рассказывает Вертеншлаг, «он дал мне ключи от школы и оставил меня заместителем. Это освободило меня от всяких вопросов, которые могли бы возникнуть в моей голове. Все ограничилось материально-техническим обеспечением. Что делать с о стажерами? Мы должны были отправить их обратно домой в ужасном состоянии, поскольку один из них был ранен, а другие слышали или видели, что произошло. К счастью, ректорат послал психологическую команду, чтобы помочь, и в целом, власти пришли на помощь».
Со всего мира пришли послания сочувствия. И две энергичные женщины были этим заняты.
«Моя единственная забота», -- говорит Ярдени, «была, чтобы внести эту трагедию в национальный контекст. Еврейские детей были убиты, конечно, и у меня не было никаких сомнений в антисемитских мотивах этого. Однако кто это сделал, мне было совсем неинтересно. Я подумала, что, если мы когда-нибудь это узнаем, я никогда не буду произносить его имя. Психологические и социологические объяснения меня не интересуют. Что действительно было важно, так это то, что эта трагедия значила для Франции».***
А что действительно это значит для Франции? Стенограмма 4 часового разговора между Мохамедом Мерахом, 23-летним убийцей алжирского происхождения, родившимся и выросшим в Тулузе, и мусульманским полицейским переговорщиком, по прозвищу «Хассан», дает представление о холодном душевном состоянии молодого человека за год до нападения. Диалог имел место в первой половине 30-часовой осады Мераха в квартире жилого дома в квартале Ла-Кот-Павэ, через два дня после убийства в школе и через один день после того, как он был обнаружен. Нападение группы спецназа в 3 часа утра было встречено ружейными залпами Мераха через дверь. Двое полицейских были ранены, а остальным пришлось отступить, заставив растерявшиеся власти объявить осаду. В 9:20 утра, в обмен на одно из ружей Мераха, ему была предоставлена рация для разговора.
После детства в том, что полиция называет «исламо преступная семья» в густонаселенном пригороде Тулузы, Ле Изар, Мерах стал радикалом в тюрьме, но, как он сказал в стенограмме, «до тюрьмы я был уже ОК с тем, что они (исламисты) делают в Алжире». В апреле 2010 он пытался связаться с местными исламистами. Из-за невозможности сделать это, он отправился в Сирию в июле 2010, осуществив удивительную поездку через Ливан, Турцию, Иорданию, Египет, даже Израиль, Таджикистан и Афганистан, где он посетил руины статуй Будды, разрушенной талибами, ожидая, как ни невероятно это звучит, «чтобы быть ими похищенным, чтобы я мог убедить их, какой я искренний, и чтобы они меня обучили». Однако он не добился успеха. (Где он нашел деньги для поездки, сегодня по-прежнему тайна, как и тот факт, что он был все это время под наблюдением французской полиции, которая допросила его по возвращении в Тулузу только, чтобы купиться на его ложную версию относительно его поездки, что он был только туристом).
Во время второй поездки в августе 2011 он, наконец, встретил «братьев», которые приобщили его к террору. И вот мировоззрение (в пересказе на французский с проблемами перевода):
«в начале, братья велели мне убивать. Брат арабского происхождения сказал, что я должен убивать всех — всех гражданских и злодеев, всех. Геев, гомосексуалистов, тех, которые целуют друг друга в общественных местах. Он сказал «убивай их», понятно? Но я, я должен был доставить сообщение. И, э... Я знал, что если убивать только военных и евреев, сообщение будет успешно доставлено. Потому что, если бы я убил просто гражданских лиц, французское население, они сказали бы, «Ах, он является просто еще одним сумасшедшим террористом». Даже, если у меня есть право. Но теперь сообщение другое. Теперь я убиваю только военных и евреев, понятно»?Будет не слишком много сказать, что Мерах стал во Франции, во вред быстро забытым жертвам , объектом истинной привлекательности. Я был дважды приглашен на национальное радио Франс-Культура в эту роковую неделю по несвязанной теме, и помню, что первый показ состоялся утром в день убийства, и я был единственным у микрофона, чтобы напомнить, что случилось. Что касается второго показа, два дня спустя, случайно совпавшего с днем, когда Мерах был убит, то все студии говорили о нем. Литературное приложение газеты Le Monde, несколько недель спустя, пошло еще дальше, пропустив и опубликовав на первой полосе рассказ французского писателя алжирского происхождения, Салима Бачи, под названием «Я, Мохамед Мерах». История, которая происходит «в голове» убийцы и представляет Мераха как не более чем «маленького ребенка» - жертву французской социальной и расовой дискриминации, как оправдание преступления во имя выдумки и плохое подражание в стиле Жана Женета . Споров среди левых, где политически стоят Франс-Культура и Le Monde, было не так много, чтобы реабилитировать Мераха — это был просто обременительный побочный продукт, поскольку было необходимо спасти остальных мусульман Франции от любых предрассудков, которые могли бы возникнуть из-за его акции. Словами были «не стоит обобщать». Даже притом, что у Мераха были социологические причины для акции, пошла несколько бессвязная риторика, что он – особый случай. Больше такого Мохамеда Мераха не будет.
Теория об одиночке, что примечательно, была особенно популярна у правых, вместе с главой администрации Центральной внутренней разведки, Бернардом Скуарчини, который против всяких доказательств, защищал точку зрения, что Мерах был «одинокий волк». После смерти Мераха, его отец, на самом деле, попытался подать в суд на Францию за убийство из Алжира, куда он вернулся жить после вынесения ему приговора во Франции за оборот наркотиков. Отчим Мераха известен как исламист; его сын (единокровный брат Мераха) Сабри Ессид, был арестован в Сирии на его пути к джихаду в Ираке; его сестра Суад заявила, что она гордится деянием Мераха, и по данным разведки недавно перешла в Сирию; брат Мераха, Абделькадер, находится сегодня в тюрьме за наущение своего брата, несколько лет назад, зарезать ножом Абдельгани, единственного сына семьи Мераха, который, видимо, пытался избежать тисков исламистской идеологии. (Причиной поножовщины, согласно книге Абдельгани, 38, которую он написал, заключалась в его браке с женщиной, чей дед был евреем).
И все же, у Скуарчини имелись все основания прикрыть провал расследований. Полиция Тулузы «засекла» Мераха еще до его нападения на школу, но ей было запрещено действовать парижской группой по прямому указанию Скуарчини. Обоснованием служили административные ограничения. Франция является крайне централизованной страной, но политика могла также сыграть свою роль. Скуарчини был назначен Николя Саркози, который был президентом в то время. Саркози проводил популистскую кампанию за свое переизбрание, и ему чертовски были нужны результаты в плане безопасности. Вся эта осада, в этой связи, была цирком СМИ с министром внутренних дел Клодом Жеаном на месте происшествия перед камерой нон стоп, половиной пиара для Саркози и его людей и половина – для журналистов. Дезорганизация, последовавшая среди полицейских сил, оставила Мераха, на самом деле, свободным уйти из квартиры среди ночи, когда он находился под наблюдением, для установки будущего укрытия и телефонного звонка журналисту на канале France 24, международному телеканалу, которому он объявил о своей ответственности за совершенные действия и напомнил, что видеозапись убийства будет скоро обнародована через Аль-Джазира. Потом он спокойно вернулся домой. (Аль-Джазира действительно получила видеозапись. Журналисты в Дохе очень эффектно решили подождать решения эмира насчет передачи записи в эфир. Можно себе только представить, что бы произошло, если бы Франция и Катар были в плохих отношениях. По сей день никто не знает, существуют ли копии этой записи).
Целью всего этого идеологического и политического хаоса было, опять же, поместить Мераха в центр общественной жизни. Он стал звездой. Минута молчания, объявленная для жертв во всех французских начальных и средних школах, была встречена сопротивлением со стороны трех учителей, которые решили, что убийца должен быть назван в числе жертв. Стены были покрыты граффити в его память. Он стал вдохновителем для Мехди Немуша, брюссельского убийцы, и он регулярно упоминается «про-палестинскими» демонстрантами, устраивающими беспорядки в Париже в эти дни. Сегодня каждый помнит его имя. Что касается детей, то они всего лишь три невезучих ребенка из ортодоксальной еврейской школы. Как кто-то сказал мне в период после убийства,
«Им что, в самом деле, специальные школы открывать»?
| Перевод: +Miriam Argaman | |
Опубликовано в блоге "Трансляриум" | |